Метка: Третья часть Жизнь в Эскишехире

Приложение к Шестнадцатому Письму

 بِاسْمِهٖ وَ اِنْ مِنْ شَىْءٍ اِلَّا يُسَبِّحُ بِحَمْدِهٖ

Во имя Аллаха! “…Нет ничего, что не прославляло бы Его хвалой…” (Коран 17:44).

Мирские люди, испугавшись безо всяких причин такого, как я, бессильного и одинокого человека, вообразив, что я обладаю силой тысяч людей, наложили на меня множество ограничений. Не позволили мне даже на одну-две ночи остаться в одном предместье Барлы – местечке Бадра и на одной из гор в её окрестностях. Я слышал, что они говорят: «Саид обладает силой, соразмерной силе пятидесяти тысяч воинов и потому мы не оставим его без наблюдения» .

Я же говорю: О несчастные мирские люди! Вы все свои силы отдаёте этому миру, так почему же даже своё мирское дело не знаете? Рассуждаете, как сумасшедшие. Если ваш страх связан со мной, то не то, что сила пятидесяти тысяч человек, скорее один человек может сделать в пятьдесят раз больше дел чем я. То есть может встать в дверях моей комнаты и сказать: “Не выйдешь”.

Если же вы боитесь моих принципов, моего призыва принадлежащего Корану и духовной силы веры, то не пятьдесят тысяч человек, ошибаетесь! В отношении принципа у меня есть сила пятидесяти миллионов, да будет вам это известно! Потому что с силой Мудрого Корана я преподал урок всей Европе, в которую входят и ваши безбожники. Всеми сияниями света веры, распространёнными мною, я до основания разбил прочные крепости их точных наук и того, что они называют природой. Их самых больших неверующих философов я опустил ниже животных. Если соберётся вся Европа и с ней все безбожники, то, по воле Всевышнего, они не смогут убедить меня отказаться даже от одного маленького пункта моего принципа, не смогут меня победить!..

Поскольку это так, и потому как я в ваш бренный мир не вмешиваюсь, то и вы не вмешивайтесь в мой вечный мир! Если и вмешаетесь, то бесполезно.

Богом предопределённое, руками не отвратить

Свет, зажжённый Аллахом, губами не задуть.

Неким исключительным образом, чрезмерно возомнив обо мне, мирские люди словно боятся меня. Они впадают в разные подозрения, воображая во мне признаки вещей, которых нет, и даже если бы они и были, то не представляют собой политические преступления и повод для обвинений, а именно: они подозревают меня как основателя тариката, как известную личность и главу знатного рода. А также подозревают во влиятельности, многочисленности последователей, встречах с земляками, связях с событиями этого мира, даже в связях с политикой и в оппозиционности. В то время, когда обсуждается вопрос об амнистии даже тех, кого, по их мнению, простить не возможно, меня лишили практически всего.

У одного плохого и тленного человека есть одна такая красивая и вечная фраза:

Пусть у насилия есть пушки, пули и крепости;

У справедливости ж есть рука несгибаемая и лицо, не отвернётся которое.

Я же говорю:

Пусть у мирских людей есть власть, величие и сила;

Но со светом Корана у его служителя

Есть знание не сбиваемое и слово не молчащее,

Есть сердце безошибочное и свет неугасимый.

Многие мои друзья и один, надзирающий за мной начальник, постоянно меня спрашивают: “Почему ты не обращаешься за амнистией? Не подаёшь заявление?”

Ответ. Не обращаюсь и не могу обратиться по пяти-шести причинам:

Первая. Я ведь не вмешивался в дела мирских людей, чтобы быть им подвластным и к ним обращаться. Я подвластен Божественному предопределению, перед Ним у меня есть проступки, к нему я и обращаюсь.

Вторая. Я уверовал и явно познал, что этот мир представляет собой некую быстро изменяющуюся гостиницу. Значит это не истинная родина, и всякое место такое же, как и любое другое. Раз на родине я навсегда не останусь, то попусту туда стремиться и ехать толку нет. Поскольку каждое место – гостиница, если тебе благоприятствует милость её Хозяина, то каждый тебе будет другом и любое место будет по душе. Если же не благоприятствует, то любое место сердцу в тягость, и все вокруг – враги.

Третья. Обращаться можно в рамках закона. Однако действия, которые за эти шесть лет были предприняты против меня, являются незаконным произволом. Со мной не обращались так, как положено обращаться со ссыльными. На меня смотрели, как на лишённого не только всех гражданских прав, но даже прав на этот мир. Так что обращаться в рамках закона к тем, кто действует незаконно – бессмысленно.

Четвёртая. В этом году местный начальник от моего имени обращался с просьбой о том, чтобы мне для смены обстановки разрешили несколько дней пожить в местечке Бадра, расположенном в двух шагах от Барлы. Не разрешили. Как же можно обращаться к тем, кто на такую мою незначительную потребность отвечает отказом? Если обратишься, то лишь бессмысленно натерпишься унижений и позора.

Пятая. Призывать к справедливости и обращаться к тем, кто объявляет несправедливость справедливостью, само становится некой несправедливостью, неким неуважением к справедливости. Я такой несправедливости и неуважения к справедливости совершать не желаю и всё!

Шестая причина. Притеснения, которые я претерпел от мирских людей, были причинены мне не из-за политики, потому что те люди и сами знают, что в политику я не вмешиваюсь и остерегаюсь её. Точнее они, осознанно или нет, но, помогая безбожию, мучают меня из-за моей приверженности к религии. А в таком случае, обращаться к ним – значит выражать разочарование в религии и поддерживать принципы безбожия.

И если я к ним обращусь и буду искать у них помощи, то справедливое Божественное предопределение накажет меня их несправедливой рукой. Потому что они давят меня из-за моей приверженности к религии. Предопределение же давит меня из-за недостатков в религиозности и искренности, из-за лицемерия, время от времени проявляемого мной перед этими мирскими людьми. В таком случае избавления от этого давления сейчас для меня нет. Если я обращусь к мирским людям, то предопределение скажет: “О лицемер! Понеси наказание за это обращение”! Если же не обращусь, то мирские люди скажут: “Ты нас не признаешь, оставайся под давлением!”

Седьмая причина. Известно, что обязанностью некого чиновника является препятствование личностям, вредным для общественной жизни, а также помощь тем, кто для неё полезен. Между тем, чиновник, взявший меня под надзор, когда я объяснял некому находящемуся в дверях могилы старику, пришедшему ко мне в гости, одну прекрасную сторону веры, заключенную в словах: 

لاَ اِلٰهَ اِلاَّ اللّٰهُ “Нет божества, кроме Аллаха” словно он поймал меня с поличным – хотя не приходил ко мне длительное время, в тот момент, словно я совершаю какое-то правонарушение, пришёл. Лишил той пользы того искренне слушавшего беднягу и разозлил меня. Между тем здесь в округе были некоторые люди, на которых он внимания не обращал. И после, когда они находились в аморальном виде, отравляющем общественную жизнь села, он принялся их одобрять и поддерживать.

И известно, что находящийся в тюрьме человек, совершивший даже сотню преступлений, может в любое время повидаться с надзирателями, будь то офицер или рядовой. Между тем в течение целого года два важных лица власти, такие, как начальник и ответственный за надзор, проходя мимо моего жилища, ни разу со мной не повидались и даже не спросили обо мне. Поначалу я думал, что они не подходят из враждебности. Затем стало понятно, что из мнительности. Сторонятся меня, будто я их проглочу. Так или иначе, называть властью власть, в которой занимают посты такие люди, затем считать их некой инстанцией и обращаться к ним – неразумно, лишь бессмысленное унижение.

Если бы был “Прежний Саид ”, то он, подобно Антере, сказал бы:

 مَاءُ الْحَيَاةِ بِذِلَّةٍ كَجَهَنَّمَ ۞ وَ جَهَنَّمُ بِالْعِزِّ فَخْرُ مَنْزِلٖى

“Вода жизни, если пить её в унижении, становится подобна аду. Ад, в котором пребывать с достоинством – дом которым я горжусь”.

“Прежнего Саида” нет, “Новый” же считает, что разговаривать с мирскими людьми бессмысленно. “Пусть их мир проглотит их! Пусть делают что хотят! Будем с ними судиться на Великом Суде” – говорит и умолкает.

Восьмая причина, по которой я к ним не обращаюсь. По правилу “Итог недозволенной любви – безжалостная вражда” – Божественное предопределение, являющееся справедливым, наказывает меня несправедливыми руками мирских людей, к которым я, хотя они этого не достойны, имею склонность. Я же, говоря, что заслужил это наказание и молчу. Потому что, будучи на Мировой Войне командиром добровольческого полка, я два года прилагал усилия и сражался, жертвовал своими ценными учениками, заслужившими одобрения командующего армией и Анвара Паши. Затем получил ранение и попал в плен. Вернувшись из плена, я бросил себя в опасность и в оккупированном англичанами Стамбуле ударил по ним таким своим произведением, как “Шесть шагов”. Помог тем, кто сейчас подверг меня этому мучительному и беспричинному плену. И вот так эти мои друзья воздают мне за ту помощь: за три месяца они заставили меня перенести трудности и горести, которые я в русском плену перенёс за три года.

Между тем, русские, хотя считали меня командиром курдских добровольцев, который безжалостно рубил казаков и пленных, но проводить уроки мне не запрещали. Эти уроки я давал для большей части из девяноста моих товарищей – пленных офицеров. Однажды пришёл русский командир. Послушал. Но, поскольку не знал турецкого, то посчитал это политической лекцией и запретил. Затем разрешил снова. И в том же бараке я приспособил одну комнату под мечеть и исполнял в ней обязанности имама. Ни разу они не вмешались, не запретили мне общение, не оборвали мои связи.

Между тем, эти мои друзья, которые будто являются моими земляками, единоверцами и людьми, для пользы веры которых я стараюсь, безо всяких причин и, зная, что я оборвал все связи с политикой и миром, взяли меня в плен не на три года, а уже на шесть. И, хотя у меня есть удостоверение, запретили проводить уроки, даже мой частный урок в моем доме, и не дают мне вести переписку. И даже, хотя опять же у меня есть удостоверение, запретили мне ходить в мечеть, которую я сам восстановил и в которой четыре года был имамом. А сейчас, чтобы лишить меня и саваба за намаз с общиной, не дают мне быть имамом даже для трёх моих близких братьев по Иному миру, являющихся моей постоянной общиной.

И когда кто-то, хотя я того не желаю, отзовётся обо мне положительно, чиновник, следящий за мной, ревниво злится. Говоря: “Я уничтожу его влияние”, – предпринимает бессовестные действия и для того, чтобы получить поощрение со стороны своего начальства, беспокоит меня.

Итак, кроме Всевышнего, к кому ещё может обратиться человек в таком положении? Если судья сам является обвинителем, то, конечно, ему уже не пожалуешься. Давай, скажи сам, что тут можно поделать? Но что бы ты ни говорил, я скажу: “Среди этих моих друзей есть много лицемеров. Лицемер страшнее неверующего. Поэтому они заставляют меня терпеть то, что не заставляли русские”.

О несчастные! Что я вам такого сделал?! Служу ради спасения вашей веры и для вашего вечного счастья! Значит, моё служение не совершалось искренне, ради Аллаха, и потому результат выходит противоположный. В ответ на него вы при каждом удобном случае причиняете мне боль!.. Конечно, в Судный день мы с вами встретимся!.. Говорю лишь:

 حَسْبُنَا اللّٰهُ وَنِعْمَ الْوَكٖيلُ ۞ نِعْمَ الْمَوْلٰى وَنِعْمَ النَّصٖيرُ

“Достаточно нам Аллаха, Он – Прекрасный Доверенный” (Коран 3:173). “Как прекрасен этот Покровитель! Как прекрасен этот Помощник!” (Коран 8:40).

 اَلْبَاقٖى هُوَ الْبَاقٖى

“(Аллах) Вечный, Он вечен”.

Саид Нурси

* * *

Шестнадцатое Письмо

بِسْمِ اللّٰهِ الرَّحْمٰنِ الرَّحٖيمِ

اَلَّذٖينَ قَالَ لَهُمُ النَّاسُ اِنَّ النَّاسَ قَدْ جَمَعُوا لَكُمْ فَاخْشَوْهُمْ فَزَادَهُمْ اٖيمَانًا وَ قَالُوا حَسْبُنَا اللّٰهُ وَنِعْمَ الْوَكٖيلُ 

Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного. “Тем, которым говорили люди: «Вот, люди собрались против вас, бойтесь их!» – но это только увеличило их веру, и они говорили: «Достаточно нам Аллаха, Он – Прекрасный Доверенный!»” (Коран 3: 173).

Удостоившись смысла аята:

 فَقُولَا لَهُ قَوْلًا لَيِّنًا “И скажите ему слово мягкое” (Коран 20:44) это письмо не написано сурово.

Оно представляет собой ответ на вопрос, явно или неявно исходящий от многих.

[Отвечать на него мне не приятно, и я этого не желаю. Все, что есть у меня, я связал с упованием на Всевышнего Творца. Однако, поскольку меня не оставили в покое в моем мире и состоянии, и моё лицо повернули в сторону этого мира, то языком не “Нового”, а “Прежнего Саида ”, и не ради себя, но ради того, чтобы своих друзей и свои “Слова” (Рисале-и Нур) избавить от сомнений мирских людей и их притеснений, я вынужден объяснить в пяти пунктах и друзьям, и мирским людям, и властям истинное положение вещей.]

Первый пункт.

Меня спрашивают: “Почему ты ушёл из политики и абсолютно не проявляешь к ней интерес?”

Ответ. Девять-десять лет назад “Прежний Саид ” отчасти вошёл в политику. Говоря: “Может, посредством политики я послужу религии и знанию”, – понапрасну утомился. И увидел, что этот путь является сомнительным и сложным, и для меня – излишним. А также он препятствует необходимому служению и представляет для него опасность. На нём много лжи и есть вероятность, не зная, оказаться неким инструментом в чужих руках. И входящий в политику становится либо сторонником, либо противником. Если быть сторонником, то, поскольку я не чиновник и не депутат, политика для меня будет излишней и бессмысленной. Ведь во мне нет необходимости, чтобы я просто так вмешивался. Если же я войду в политику как противник, вмешиваться придётся либо идейно, либо силой. В идейном плане во мне необходимости нет. Потому что все проблемы ясны, каждый знает их, как и я. Попусту болтать языком – бессмысленно. Если же буду выражать своё противостояние силой и созданием инцидентов, тогда возникает вероятность ради сомнительной цели совершить тысячи грехов. Из-за одного пострадают многие. И если из десяти есть одна-две вероятности самому войти в грехи и обречь на них невинных, то моя совесть принять этого не может. А потому “Прежний Саид”, вместе с сигарой, отказался от газет, политики и политически-мирских разговоров. Твёрдым свидетельством этого является то, что с того момента я восемь лет не читал и не слушал ни одной газеты. Если кто-то может доказать обратное, то пусть выйдет, скажет. Между тем, до этого “Прежний Саид” читал, наверное, по восемь газет в день. И вот уже пять лет, как за мной внимательно следят. Между тем, у такого, как я, вспыльчивого, бесстрашного и ни с чем не связанного человека, который, по правилу:

 اِنَّمَا الْحٖيلَةُ فٖى تَرْكِ الْحِيَلِ “Настоящая хитрость – в отказе от хитростей” самую большую хитрость нашёл в бесхитростности, не то, что за восемь лет, но даже за восемь дней не останется никакой скрытой мысли. Если бы у меня была охота и желание вмешаться в политику, то, не оставляя нужды в изучениях и обысках, она прогремела бы подобно пушечному снаряду!

Второй пункт.

Почему “Новый Саид” так сильно избегает политики?

Ответ. Чтобы сомнительным, бессмысленным и излишним одним-двухлетним вмешательством в мирскую жизнь не пожертвовать усилием и приобретением более чем миллиардов лет жизни вечной. А также он приложил все усилия, чтобы отдалиться от политики ради самого важного, самого нужного, самого чистого и праведного служения вере и Корану. Потому что думает: Я старею, сколько лет ещё проживу – не знаю. В таком случае, для меня самое важное дело – это трудиться ради вечной жизни. Самым первым средством, нужным для её обретения, и ключом к вечному счастью является вера, значит нужно усердствовать ради неё. Однако, в отношении знания, шариат меня обязывает служить людям, чтобы принести им какую-либо пользу, а потому желаю совершать это служение. Но это служение будет касаться или общественной и мирской жизни, что не в моих силах. Да и в бурное время качественно совершить его невозможно. А потому, оставив эту сторону, я предпочёл сторону служения вере, являющейся самой важной, самой нужной и благополучной стороной. Для того чтобы истины веры, которые открылись мне, и духовные лекарства, испытанные мною на самом себе, довести до других людей, я оставил эти двери открытыми. Может быть, Аллах примет это моё служение и сделает его искуплением моих старых грехов. И выступать против этого служения, кроме изгнанного сатаны, нет права ни у кого, будь то верующий или неверующий, верный или безбожник. Потому что безверие на другие вещи не похоже. В насилии, распутстве и великих грехах ещё могут быть какие-то злосчастные дьявольские наслаждения. Однако в безверии же абсолютно никакого наслаждения нет. Лишь сплошные горечь, мрак и мука.

Итак, даже сумасшедший может понять, насколько будет противоречить разуму и мудрости, каким будет сумасшествием, если такой, как я, не имеющий никаких связей, одинокий и вынужденный искать искупления своих прежних грехов человек, на старости лет, оставит своё святое служение вере и свои старания на пути обретения бесконечной вечной жизни, и бросится в бессмысленные и опасные политические игры.

Но если же вы скажете: “Почему служение вере и Корану запрещает тебе политику?” Я отвечу так: “Каждая из истин веры и Корана представляет собой некий алмаз, и если бы я был испачкан политикой, то в отношении этих, находящихся в моих руках алмазов, человек, который может быть введён в заблуждение, будет думать: “А не политическая ли это пропаганда для того, чтобы обрести сторонников?” – и будет смотреть на эти алмазы, как на простые стёкла. А в таком случае, своим занятием политикой я совершу несправедливость по отношению к этим алмазам, все равно, что стану занижать их цену. Итак, о мирские люди! Зачем вы боретесь со мной? Почему не оставите меня в покое?”

Если скажете: “Порой шейхи вмешиваются в наши дела. Тебя тоже иногда называют шейхом!”

Я же отвечу: Господа! Я не шейх, я – ходжа. В подтверждение этого скажу: если бы за четыре года моего пребывания здесь я наставил на тарикат хоть одного человека, тогда бы ваши сомнения имели право на существование. Наоборот, каждому приходящему ко мне я говорил: “Вера нужна, Ислам нужен! Сейчас не время тариката”.

Если скажете: “Тебя называют Саидом Курди, может у тебя есть националистические идеи. Это нам не подходит”.

На это отвечаю: “Господа! Всё, что написано “Прежним” и “Новым Саидом ” – перед вами. Показываю это свидетельством того, что, по твёрдому повелению:

   اَلْاِسْلَامِيَّةُ جَبَّتِ الْعَصَبِيَّةَ الْجَاهِلِيَّةَ  “Ислам искоренил невежество национализма” поскольку национализм и расизм являются некой разновидностью заразы Европы, я с давних пор смотрел на них, как на смертельный яд. Европа забросила эту заразу в Исламский мир, дабы тот раскололся, разделился и подготовился к тому, чтобы его проглотить. Мои ученики и все, кто общались со мной, знают, что я с давних пор старался излечить эту болезнь. А поскольку это так, эй господа, почему вы притесняете меня по малейшему поводу? Все равно, что из-за ошибки одного рядового на востоке наказывать другого рядового на западе, лишь потому, что он тоже солдат. Или за преступление некого торговца в Стамбуле, арестовать некого лавочника в Багдаде, лишь потому, что он тоже связан с торговлей. Так, на каком основании вы притесняете меня из-за каждого события, произошедшего в мире? Какая совесть это позволяет? Какая в этом есть польза?”

Третий пункт.

У думающих о моем состоянии и покое моих друзей, удивляющихся тому, что я терпеливо молчу в ответ на все несчастья, есть такой вопрос: “Как ты терпишь все эти тяготы и лишения? Ведь ты с давних пор был очень вспыльчивым и гордым, не выносил даже самого ничтожного оскорбления?”

Ответ. Послушайте два маленьких рассказа и найдите в них ответ на ваш вопрос.

Первый рассказ. Два года назад один начальник беспричинно сказал в моем отсутствии презрительные оскорбления в мой адрес. Затем об этом сообщили мне. Около часа я был подвержен влиянию нрава “Прежнего Саида ”. Затем, по милости Всевышнего, в сердце мне пришла истина, которая избавила меня от тоски и побудила простить того человека. Эта истина такова:

Я сказал своему нафсу: если те недостатки, о которых он оскорбительно высказался, принадлежат мне и моему нафсу, то пусть Аллах будет им доволен за то, что он сказал о моих изъянах. Если сказанное им – правда, то это подталкивает меня к воспитанию моего нафса и помогает мне избавиться от гордыни. Если же это ложь, то помогает мне избавиться от неискренности и от его основы – от лживой славы. Да, со своим нафсом я не примирился, потому что его не воспитал. Если кто-то скажет или покажет мне скорпиона, ползущего по моей шее или груди, то я должен не обижаться, а скорее радоваться.

Если же оскорбления того человека относятся к моим качествам служителя веры и Корана, то это меня не касается. Препоручаю его Хозяину Корана, использующему меня на службе (Корану). Он – Ази́з (Великий), Хаки́м (Мудрый).

Если же он сказал это чисто для того, чтобы побранить меня, оскорбить и подорвать мою репутацию, то это тоже ко мне не относится. Поскольку я ссыльный, пленный, нахожусь на чужбине, и мои руки связаны, а значит, защита моего достоинства принадлежит не мне. Скорее это является делом надзирающих за мной властей этого села, района и области, чьим гостем я оказался. Оскорбление пленного касается его хозяина, в руках которого тот находится, он его защищает. Поскольку реальность такова, то сердце моё успокоилось. Я сказал:

 وَاُفَوِّضُ اَمْرٖٓى اِلَى اللّٰهِ اِنَّ اللّٰهَ بَصٖيرٌ بِالْعِبَادِ

“Я вверяю своё дело Аллаху. Воистину, Аллах видит рабов!” (Коран 40:44).

и посчитал, что этого происшествия не было, забыл о нём. Однако, к сожалению, позже выяснилось, что Коран не простил того человека…

Второй рассказ. В этом году я услышал об одном происшествии. И хотя я услышал о нём лишь в общих чертах и после того, как оно случилось, однако со мной стали обращаться так, словно я был серьёзно с ним связан. Вообще, переписку я не веду, если и что-то пишу, то очень редко, лишь для того, чтобы объяснить какому-либо другу один из вопросов веры. Даже своему брату за четыре года написал одно-единственное письмо. И мало того, что я сам себя изолировал от общения, ещё и мирские люди изолировали меня от него. В неделю я лишь один раз мог повидаться с пару друзьями. Из гостей же, приходящих в село, лишь один-два в месяц, одну-две минуты виделись со мной ради какого-либо вопроса, касающегося Иного Мира. В этом состоянии разлуки с родиной я здесь чужой, одинокий, ни родственников у меня, ни близких, нахожусь в селе, в котором такие, как я, на жизнь себе зарабатывать не могут, отрезан от всего и от всех. И не смотря на то, что у себя на родине я получил удостоверение имама и проповедника, и четыре года (да примет Аллах) был имамом в мечети, которую сам восстановил четыре года назад, в прошлом благословенном Рамадане я не смог ходить в мечеть. Мне даже пришлось иногда читать намаз одному и лишиться двадцати пяти савабов намаза с общиной.

Итак, в ответ на два этих выпавших на мою долю происшествия, я так же, как на действия двухлетней давности против меня того чиновника, проявил терпение и выдержку. Иншааллах, буду продолжать в том же духе. И я думаю так: Если все эти притеснения, давления и тяготы, идущие на мою голову со стороны мирских людей, имеют место из-за моего ущербного и полного недостатков нафса, то я им это прощаю. Может быть, благодаря этому мой нафс исправится, и это станет для него искуплением грехов. В гостинице этого мира я видел много радости, если увижу немного и страданий, то всё равно буду благодарить Творца. Если же мирские люди притесняют меня за моё служение вере и Корану, то защищаться от этого – дело не моё. Препоручаю их Великому Всемогущему Всевышнему (Азиз-и Джаббару). Если же они желают отвратить от меня всеобщие симпатии, чтобы разрушить мою безосновательную ложную славу, являющуюся причиной неискренности, то за это им спасибо. Потому что, как я считаю, для такого человека, как я, удостоиться общественных симпатий и обрести в народе славу очень вредно. Те, кто общается со мной, знают, что я не желаю уважения к себе. Даже одного своего важного и ценного друга я, наверное, пятьдесят раз порицал за его чрезмерное почтение в мой адрес. Если же их желание меня опорочить, уронить в глазах общественного мнения и уничтожить касаются истин веры и Корана, переводчиком которых я являюсь, то это бесполезно. Потому что звезды Корана за завесой не спрячешь. Закрывший глаза лишь сам не видит, видеть другим он не помешает.

Четвёртый пункт.

Ответ на несколько рождающих сомнения вопросов.

Первый. Мирские люди мне говорят: “На какие деньги ты живёшь? Чем ты зарабатываешь? В наших краях нам не нужны те, которые лениво сидят и живут за счёт труда других!..”

Ответ. Я живу за счёт бережливости и благодати. Кроме своего Всевышнего Кормильца (Раззака) я никому ничего не должен, и я решил, что ни перед кем в долгу не останусь. Да, человек, который в день тратит один-два гроша, никому не задолжает. Объяснять этот вопрос я совершенно не желаю. Говорить об этом с мыслями, напоминающими о гордыне и высокомерии, мне очень неприятно. Но, поскольку эти мирские люди спрашивают меня в таком подозрительном виде, то я скажу: С самого детства я сделал правилом своей жизни не брать у людей ничего (даже закят) и не получать жалования (лишь по принуждению друзей я был вынужден принять жалование, когда один-два года работал в Управлении Шейх-уль-Ислама, но и эти деньги я, в духовном смысле, вернул народу), и ради мирских нужд не становиться никому обязанным. Мои земляки и знающие меня люди в других местах знают об этом. За эти пять лет, проведённые мною в ссылке, многие друзья прикладывали большие усилия, вынуждая меня принять их подарки, но я не принимал.

Если спросят: “Тогда на что ты живёшь?” То я скажу: “Я живу с благодатью и благосклонностью Всевышнего”. Хотя мой нафс достоин всяких оскорблений и предательств, однако, в отношении пропитания, как чудо служения Корану, я удостаиваюсь благодати, являющейся Божественным даром. По смыслу аята:

 وَ اَمَّا بِنِعْمَةِ رَبِّكَ فَحَدِّثْ “О милости твоего Господа возвещай” (Коран 93:11)  в виде некой духовной благодарности я расскажу несколько примеров благодати, оказанной мне Всевышним. При этом я боюсь, что вместе с духовной благодарностью дадут о себе знать некие гордыня и неискренность, которые станут причиной прекращения этой благодати. Потому что горделивое объявление о скрытой благодати становится причиной её исчезновения. Однако другого выхода нет, я вынужден рассказать об этом.

Итак, первый пример. Уже шесть месяцев я живу одним мешком пшеницы, из которого вышло тридцать шесть булок хлеба. И он до сих пор не пуст, в нём ещё есть зерно. Когда закончится оно – не знаю. (Прим.)

Второй. Во время этого благословенного Рамазана лишь из двух домов мне отправили угощение, и оба раза я от него заболел. Из чего я понял, что пища других мне не дозволена. В остальное время, в течение всего Рамадана, по сообщению и свидетельству благословенной семьи, ухаживающей за мной, и её хозяина – моего преданного друга Абдуллаха Чавуша, мне было достаточно трёх булок хлеба и одного килограмма риса. И этот рис закончился только лишь через пятнадцать дней после Рамазана.

---

Примечание: Его хватило на год

Третий. В горах, мне и моим гостям, одного килограмма сливочного масла хватило на три месяца, при том, что мы каждый день ели его с хлебом. Даже как-то ко мне пришёл один благословенный гость по имени Сулейман. У меня закончился хлеб, и у него тоже. Была среда, и я ему сказал: “Иди, принеси хлеб”. На расстоянии двух часов от нас не было ничего, где можно было бы взять хлеб. Он сказал: “Хочу в ночь на пятницу вместе с тобой молиться на этой горе”. Я сказал:

 تَوَكَّلْنَاعَلَىى اللَّه   “Полагаюсь на Аллаха”  “Оставайся”.

Затем, безо всякой причины и без всякого умысла мы, прогуливаясь вместе, поднялись на вершину одной горы. В кувшине у нас была вода, и было немного чая и сахара. Я сказал ему: “Брат, сделай немного чаю”. Он занялся этим делом, а я сел под одним кедром, смотрящим в глубокое ущелье, и с сожалением подумал: “У нас есть лишь один заплесневевший кусок хлеба, которого нам двоим хватит только на этот вечер. Что мы будем делать два дня, и что я скажу этому чистосердечному человеку?” – и когда я раздумывал об этом, вдруг, словно кто-то повернул мою голову, я повернулся и увидел: на вершине кедра, среди ветвей лежит и словно смотрит на нас большой каравай хлеба. Я воскликнул: “Сулейман, взгляни! Всевышний дал нам пропитание!” Мы взяли этот хлеб и увидели, что его не тронули ни птицы, ни дикие животные. Однако на эту гору уже двадцать-тридцать дней не поднимался ни один человек. Этого хлеба нам двоим хватило на два дня. И когда мы его уже доедали, снизу пришёл с хлебом праведный Сулейман, бывший последние четыре года моим верным и преданным учеником.

Четвёртый. Это пальто, которое на мне, я купил семь лет назад в поношенном виде. За пять лет на одежду, белье, носки и башмаки я израсходовал четыре с половиной лиры. Благодати, бережливости и милости Всевышнего мне хватило.

Так вот, есть ещё много чего, подобного этим примерам, и ещё многие аспекты Божественной благодати. О большинстве из них знают жители этого села. Однако, не подумайте, что я говорю об этом из гордости, нет, просто я вынужден. И не думайте, что какая-то причина лежит в основе этой благодати. Все эти блага – это или угощение для приходящих ко мне моих искренних друзей, или некий подарок для служения Корану, или благодатная прибыль от бережливости, или же приходящее в виде благодати пропитание живущих у меня четырёх кошек, совершающих зикр “Йа Рахим, Йа Рахим” (О Милосердный, о Милосердный), я же лишь пользуюсь им. Да, если внимательно прислушаешься к их печальному мурлыканию, то разберёшь, что они выводят “Йа Рахим, Йа Рахим”.

Речь зашла о кошках, и припомнилась курица. У меня есть одна. Этой зимой она, словно яичная машина, каждый день, за очень редким исключением, приносила мне из сокровищницы милости по одному яйцу. А однажды принесла два. Я удивился и спросил у друзей: “Разве такое бывает?” Они сказали: “Наверное, это некий подарок Всевышнего!” И у этой курицы был один маленький цыплёнок, вылупившийся летом. В начале благородного Рамазана эта маленькая курочка начала нестись. И это её благословенное состояние не оставило ни у меня, ни у помогающих мне друзей никаких сомнений в том, что оно является неким даром Аллаха. И она начала нестись сразу, как только перестала нестись её мать, не оставила меня без такого продукта, как яйца.

Второй подозрительный вопрос. Мирские люди говорят: “Как же мы поверим тебе, что ты не станешь вмешиваться в нашу жизнь? Если мы дадим тебе свободу, может, ты начнёшь это делать. Как мы узнаем, что ты не лукавишь? Может ты, показывая себя отрёкшимся от мира, обманываешь нас и лишь внешне у людей ничего не берёшь, а делаешь это скрыто?”

Ответ. Многим известное моё поведение и состояние двадцать лет тому назад в Военном Трибунале и раньше, ещё до Независимости, а также моя защита в том Трибунале, носящая название “Аттестат двух школ бедствия”, твёрдо показывают, что я провёл жизнь не опускаясь не то, что до обмана, а даже до самой обыкновенной хитрости. Если бы хитрость имела место, то за эти пять лет было бы какое-либо льстивое обращение к вам. Ведь хитрый человек заставляет себя любить, не стесняется и постоянно старается обмануть и ввести в заблуждение. Между тем, я не опустился до самоунижения даже перед лицом самых ужасных нападений и критик в мой адрес. Сказав “Уповаю на Аллаха”, отвернулся от мирских людей. Да и тот, кто познал Иной Мир (Ахират) и раскрыл суть мирской жизни, если у него есть разум, не разочаруется и не вернётся обратно бороться за этот мир. Спустя пятьдесят лет, ни с чем не связанный, одинокий человек не пожертвует своей вечной жизнью ради одного-двух годов мирской болтовни и шарлатанства. Если и пожертвует, то значит он не хитрый, а просто глупый дурачок. От глупого дурачка какая может быть опасность, чтобы с ним бороться.

В отношении же сомнения в том, что внешне я отказался от мира, а внутренне желаю его, то по смыслу:

 وَمَٓا اُبَرِّئُ نَفْسٖٓى اِنَّ النَّفْسَ لَاَمَّارَةٌ بِالسُّٓوءِ

“Я не оправдываю свой нафс, ведь нафс побуждает к злу” (Коран 12:53).

я не оправдываю свой нафс, мой нафс тянется ко всему плохому. Однако разумный человек не найдёт никакой выгоды в том, чтобы в этом тленном мире, в этой временной гостинице и во время старости этой короткой жизни, ради маленького наслаждения разрушать свою вечную, постоянную жизнь и своё бесконечное счастье. Поскольку любой обладатель разума и сознания поймёт невыгодность этого, то мой подверженный страстям нафс, хочет он того или нет, но следует разуму.

Третий подозрительный вопрос. Мирские люди говорят: “Ты нас любишь, или нет? Одобряешь? Если любишь, то почему обиделся на нас и ни во что не вмешиваешься? Если же ты нас не одобряешь, то ты – наш противник, а мы своих противников давим!”

Ответ. Если бы я любил вас и ваш мир, то я не отошёл бы от него. Ни вас, ни ваш мир я не одобряю. Однако не вмешиваюсь. Потому что у меня другие принципы, другие вещи наполняют моё сердце, и они не оставили там места для мыслей о чем-то ещё. Ваша обязанность – смотреть на руки, а не в сердце! Потому что, если руки не вмешиваются в желаемые вами управление и безопасность, то какое вы имеете право, будучи абсолютно не достойны, говорить: “Пусть нас полюбит и сердце!..” Если вмешаетесь в чувства сердца, то… Да, так же, как я среди этой зимы желаю и жду весны, однако не в силах её привести. Также я желаю и улучшения состояния мира, молюсь об этом и хочу, чтобы мирские люди исправились, однако приказывать не могу. Потому что это не в моих руках. И попытаться изменить что-то на деле я тоже не могу. Потому что это и не входит в мои обязанности, и нет у меня на это сил.

Четвёртый подозрительный вопрос. Мирские люди говорят: “Мы уже столько повидали горя, что у нас ни к кому доверия не осталось. Как же нам быть уверенными в том, что если у тебя появится возможность, ты не будешь вмешиваться в угоду своих желаний?”

Ответ. Вместе с тем, что предыдущие пункты дали вам уверенность… И когда я у себя на родине, среди родственников и учеников, среди слушавших меня людей, во время волнительных событий не вмешивался в ваш мир, а теперь в чужих краях, будучи одиноким чужеземцем, слабым, бессильным, всеми силами обращённым к Иному миру, изолированным от общения и переписки, лишь вдалеке нашедшим себе нескольких друзей из людей веры, остальных же воспринимающий, как чужих, и они тоже все видят в нём чужака, если в этих условиях такой человек, как я, станет бессмысленно и опасно вмешиваться в ваш мир, то он должен быть дважды глупцом.

Пятый пункт.

Касается пяти маленьких вопросов.

Первый. Мирские люди мне говорят: “Почему ты не приспосабливаешься к основам нашей культуры, образу нашей жизни и форме нашей одежды? Значит ты наш противник?!”

Я же говорю: “О господа! По какому праву навязываете мне основы вашей культуры? Ведь вы сами, словно лишив меня всех гражданских прав, пять лет незаконно держите меня в деревне, отрезав от всякого общения и переписки. Хотя всех ссыльных вы оставили в городах вместе с друзьями и родственниками, а затем выдали им документы, меня же беспричинно изолировали и – за исключением нескольких человек – не даёте мне повидаться ни с одним земляком. Значит, не считаете меня принадлежащим к вашему народу и гражданином этой страны. Как же тогда навязываете мне законы вашей культуры? Обратили для меня этот мир в тюрьму, а ведь человеку, находящемуся в тюрьме, такие вещи не предлагают. Вы закрыли для меня двери этого мира, я же постучал в двери мира иного, милость Всевышнего мне их открыла. Как можно человеку, находящемуся у дверей Иного мира навязывать запутанные основы и обычаи этого мира?! Когда дадите мне свободу и, вернув на родину, восстановите меня в моих правах, тогда можете требовать соблюдения ваших принципов!..”

Второй. Мирские люди говорят: “У нас есть официальные структуры, которые обучают законам религии и истинам Ислама. По какому праву ты занимаешься распространением религии? Будучи приговорённым к ссылке, вмешиваться в эти дела у тебя права нет”.

Ответ. Правда и истина не могут быть монополизированы. Как можно монополизировать веру и Коран!? Вы можете установить некую монополию на свои мирские законы и правила, однако к истинам веры и основам Корана нельзя подходить, словно к мирскому делу, официально и за плату. Скорее сияние истины этих тайн, являющихся Божественным даром, можно обрести лишь с искренним намерением, посредством отречения от мира и страстных наслаждений. Да и ваша официальная структура, когда я был у себя на родине, назначила проповедником. Я принял эту должность, но от жалования отказался. У меня есть удостоверение имама и проповедника, с которым я могу заниматься этим делом в любом месте, потому что моя ссылка была незаконной. И поскольку ссыльные реабилитированы, то действие моих прежних документов продолжается.

Во-вторых. Истины веры, о которых я пишу, адресованы непосредственно моему нафсу. И я не призываю всех. Но те, чьи души нуждаются, а сердца ранены, ищут эти лекарства Корана и находят. Лишь одну брошюру, касающуюся воскресения из мёртвых, я, ещё до выхода новых букв, издал для получения средств на проживание. Прежний несправедливый губернатор, настроенный против меня, полностью изучил её. Однако не найдя никакого повода для критики не смог к предъявить какие-либо претензии.

Третий. Для того, чтобы угодить мирским людям, глядящим на меня с подозрением, некоторые мои друзья внешне от меня отворачиваются и даже критикуют. Между тем хитрые мирские люди объясняют эти поступки не преданностью им, а неким лицемерием и нечестивостью, и дают оценку негативного характера.

Я же говорю: “О мои друзья по Иному миру! Не отворачивайтесь и не бегите от моего служения Корану. Потому что, по воле Всевышнего, от меня вам вреда не будет. Если допустим и придёт беда, или меня будут притеснять, то вы, отрекаясь от меня, спастись не сможете. Таким поведением вы ещё больше заслужите наказания и несчастья. Да и что случилось, что вы впадаете в такую мнительность?”

Четвёртый вопрос. Во время пребывания в этой ссылке я вижу, что некоторые люди, попавшие в трясину бахвальства и политики, смотрят на меня, как на сторонника или соперника. Будто я тоже, подобно им, связан с мирскими течениями.

“О господа! Я принадлежу течению веры. Против меня течение неверия. С другими течениями я не связан. Те из них, которые работают за плату, наверное, считают себя в некоторой степени заслуживающими прощения. Однако тот, кто бесплатно, из гражданских чувств занимает по отношению ко мне пристрастное, противоборствующее положение, мешает мне и притесняет, тот совершает очень серьёзную ошибку. Потому что, как уже было доказано раньше, с мирской политикой я абсолютно не связан. Всё своё время и всю свою жизнь я посвятил только лишь истинам веры и Корана. А поскольку это так, то человек, который мешает мне и притесняет, пусть задумается о том, что его действия обретают вид притеснения веры во имя безбожия и неверия”.

Пятый вопрос.

Поскольку этот мир тленен.

И поскольку жизнь коротка.

И поскольку необходимых обязанностей много.

И поскольку вечная жизнь зарабатывается здесь.

И поскольку этот мир не без хозяина.

И поскольку у гостиницы этого мира есть Некто очень Мудрый и Щедрый, Кто всё в ней предусмотрел.

И поскольку ни благое, ни плохое без воздаяния не останется.

И поскольку, по тайне: 

لَا يُكَلِّفُ اللّٰهُ نَفْسًا اِلَّا وُسْعَهَا “Аллах не возлагает на человека сверх его возможностей” (Коран 2:286) невыполнимых требований нет.

И поскольку безопасный путь предпочтительнее пути опасного и вредного.

И поскольку мирские друзья и чины – лишь до дверей могилы.

То, конечно, самым счастливым является тот, кто не забыл ради этого мира об Ахирате; свой Ахират не пожертвовал миру этому; не испортил свою вечную жизнь ради жизни мирской; свою жизнь на пустые дела не растратил; кто, считая себя гостем, действует в согласии с повелениями Хозяина гостиницы; кто, благополучно открыв двери своей могилы, войдёт в вечное счастье. (Прим.)

* * *

---

Примечание: По причине всех этих “поскольку” я не обращаю внимания и не придаю значения всем притеснениям и давлениям, направленным против меня. Говорю: “Не стоит беспокойства”, – и в мирские дела не вмешиваюсь.

 

Прошение, адресованное в Совет Министров для пересмотра нашего дела в случае того, если кассационный суд не вернёт его на пересмотр и утвердит.

  (Внешне видимая в нём жалоба – это жалоба властям, а критика обращена к интриганам, старающимся ввести власть в заблуждение.)

О, управляющие и решающие!

Я подвергся несправедливости, пример которой редко увидишь в этом мире. Поскольку молчать в ответ на неё будет неуважением к праву, то я вынужден огласить одну важную истину. Хочу сказать: или покажите моё преступление, за которое по-закону меня можно казнить и бросить на сотню лет в тюрьму, или докажите, что я полностью сошёл с ума, или же дайте мне, моим книгам и друзьям полную свободу, возместив нам весь ущерб за счёт тех, кто нам его причинил. (Прим.)

Да, у каждой власти есть какой-то закон, какая-то основа. И наказание даётся в соответствии с тем законом. Если в законах республиканского правления нет ничего, что бы сделало меня и моих друзей заслуживающими самого тяжкого наказания, то конечно необходимо следует с одобрением, вознаграждением и извинениями дать нам полную свободу. Потому что если это, находящееся перед глазами, моё весьма важное служение Корану было бы направлено против власти, тогда меня нельзя было бы наказать лишь годом заключения, а нескольких моих друзей – шестью месяцами. Скорее меня нужно было бы посадить на сто один год или даже казнить, и дать самые тяжёлые наказания тем, кто серьёзно связан с моим служением. Если же наше служение не противостоит власти, тогда нас нужно не то что не наказывать, не арестовывать и не обвинять, а скорее встречать с одобрением и поощрениями. Потому что это такое служение, выразителями которого стали сто двадцать частей “Рисале-и Нур”, и с этим служением был преподан урок европейским философам и разрушены их основы.

---

Примечание: Обращение направленное в Совет Министров, в Депутатское Собрание, в Министерство Внутренних Дел и в Министерство Юстиции в случае того, если Кассационный Суд вместо того чтобы отправить наше дело на пересмотр, утвердит его. Если я не смогу привлечь внимание этих инстанций к своим страданиям за правду и важным правам, то мне придётся распрощаться с жизнью. Потому что этим молчанием нарушается не только моё личное право, но и ещё тысячи уважаемых прав.

Конечно, это действенное служение внутри страны или приведёт к очень страшному результату, или же принесёт весьма полезные, высокие и научные плоды. Поэтому мне не может быть дано наказание в один год, подобное детским играм, под видом которого хотят ввести в заблуждение и обмануть общественное мнение, а также прикрыть те интриги и ложь тиранов в отношении нас. Такие, как я или бывают казнены и горделиво поднимаются на эшафот, или же остаются свободными, занимая достойное их положение.

Да, некий искусный вор, способный украсть алмазы, стоимостью в тысячи лир, своровав десятикопеечный кусок стекла, рискует получить такое же наказание, как и за украденный алмаз. Невыгодность этого поймёт любой вор на свете, и даже любой обладатель разума. Такой вор бывает хитрым и такую бесконечную глупость совершать не станет.

Господа! Пусть, как вы возомнили, я буду подобен тому вору. Вместо того, чтобы девять лет сидеть в изоляции в каком-то затерянном селе Испарты и настраивать против власти мысли нескольких наивных бедолаг, получивших сейчас вместе со мной очень лёгкие наказания, подвергая тем самым опасности и себя, и свои книги, являющиеся целью моей жизни, я мог бы, как в старые времена, заняв какой-либо большой пост в Анкаре или Стамбуле, обращать к преследуемой цели тысячи людей. А тогда я получил бы не какой-то ничтожный срок, а вмешался бы в этот мир со всем достоинством, соответствующим моему принципу и служению.

Да, не для гордыни и самовосхваления, а для того, чтобы желающим опустить меня до несущественной, бесполезной и заурядной степени показать их ошибки, я вынужденно и смущённо вспоминаю свои самодовольные, показушные состояния прошлого и говорю:

— Человек, который, по свидетельству видевших мою старую, опубликованную защиту, носящую название “Диплом двух школ несчастья”, во время “событий тридцать первого марта” одной речью приводит к подчинению восемь взбунтовавшихся батальонов; и, как однажды было написано в газетах, во время Войны за Независимость одним выступлением, носящим название “Шесть шагов”, обращает ученую мысль Стамбула против англичан, чем приносит серьёзную пользу национально-освободительному движению; и в Ая-Софье с интересом выслушивается тысячами людей; и шквалом аплодисментов встречается на собрании депутатов в Анкаре; и убеждает это собрание принять – за подписью ста шестидесяти трёх депутатов – ассигнование ста пятидесяти тысяч банкнот на строительство медресе и исламского университета; и под гневом президента республики в президиуме министров, не утратив рвения отвечает с полной выдержкой и агитирует за намаз (Прим.); и в Управлении Шейх’уль-Ислама, по единому мнению объединённого правительства, выглядит достойным того, чтобы в действенном виде убедить европейских философов принять исламскую мудрость; и на линии фронта пишет книгу “Ишарат’уль-Иджаз”, нынче конфискованную, которую бывший в то время главнокомандующим Анвар-Паша посчитал настолько ценной, что с неким почётом, которого в такой степени он не оказывал никому, поспешил ей на встречу, и, чтобы иметь долю в благе и славе этого подарка войны, выделил бумагу для его печатания и одобрительно отозвался о военных подвигах этого его автора… Так вот, такой человек не опустится до уровня какого-то конокрада, похитителя девушек или карманника, чтобы испачкаться самым низким преступлением и опозорить достоинство своего знания, святость своего служения и тысячи своих ценных друзей, чтобы вы потом могли судить его, как какого-то простого вора, укравшего козу или барана, и посадить на один год… И смертную казнь этот человек считает для себя лучшим исходом, чем после десяти лет мучения от беспричинной слежки теперь снова, вместе с годом тюрьмы, ещё год находиться под наблюдением и терпеть угнетения от какого-нибудь недоброжелательного сыщика или простого полицейского (когда он не мог вынести гнёта даже падишаха).

---

Примечание: “Прежний Саид” требует слова, он говорит: «Мне не давали говорить уже тридцать лет. Теперь, поскольку, глядя на меня, обвиняют вас и вас боятся, конечно, мне нужно с ними поговорить. Хотя эгоизм и высокомерие – это плохо, однако, против горделивых и упрямых себялюбимцев приходится справедливым образом и только лишь в целях самозащиты проявлять высокомерие. Поэтому я не смогу говорить мягко и смиренно, как “Новый Саид”». Я же даю ему слово. Однако, к его высокомерию и самовосхвалению остаюсь непричастен.

Если бы такой человек вмешался в мирские дела и если бы у него было на то желание, и если бы ему это позволяло его святое служение, то его вмешательство было бы десятикратно более громким, чем события Менемена и инцидент с Шейхом Саидом. Звук пушки, способный прогреметь на весь мир, не опуститься до комариного писка.

Да, внимательному взору правительства республики я представляю следующее: данное положение указывает на то, что эти беды на меня насылают действия тайного комитета. Проводимые им пропаганда, интриги и страх, направленные против нас, раскручены в небывалом до сей поры, всеохватном виде. Доказательством чего является то, что, хотя у меня есть сотня тысяч друзей, за эти шесть месяцев ни один из них не смог мне написать ни одного письма, не смог отправить ни одного приветствия. По наущению интриганов, старающихся обмануть власть, повсюду, от самого восточного вилайета, до самого западного, ведутся допросы и обыски.

Так вот, проворачиваемый этими интриганами план был рассчитан на некий инцидент, по причине которого я и тысячи подобных мне людей получили бы самое суровое наказание. Однако результатом стало наказание, напоминающее то, которое получают за инцидент с самой заурядной кражей, совершенной самым простым человеком. Из ста пятнадцати человек лишь пятнадцать невинных получили срок по пять-шесть месяцев. Интересно, если в руке у любого обладателя разума будет очень острый алмазный меч, то станет ли он им слегка колоть хвост огромного льва или дракона, чтобы тот напал на него? Если его целью является самооборона или схватка, то он направит меч в другое место.

Так вот, на ваш взгляд и в вашем воображении вы видимо, восприняли меня подобным тому человеку, что дали мне такое наказание. Если я совершу настолько противоречащее разуму и не укладывающееся в уме действие, тогда не то что не нужно, внушая ужас, пропагандой поворачивать против меня общественное мнение огромной страны, а следует просто отправить меня в сумасшедший дом, как обычного безумца. Если же я являюсь тем человеком, какому вы придали такую важность, то он не станет направлять свой острый меч на хвосты тех льва и дракона, чтобы раздразнить их и заставить броситься на себя. Наоборот, насколько сможет он будет себя защищать. Подобно тому, как я добровольно избрал некое десятилетнее отшельничество и, терпя трудности, превышающие человеческие возможности, ни коим образом не вмешался в политику и не захотел этого. Потому что моё святое служение мне это делать запрещает.

О, решающие и управляющие! Если человек – как было написано в газетах двадцатипятилетней давности – одним выступлением делает своими единомышленниками тридцать тысяч человек, и приковывает к себе внимание огромной действующей армии, и отвечает шестью словами на вопросы главного английского священника, желающего ответ из шестисот слов, и у истоков провозглашения свободы произносит речи, подобно самому известному дипломату, то как это возможно, чтобы в ста двадцати написанных им брошюрах к этому миру и политике были обращены лишь пятнадцать слов? Разве хоть какой-то разум согласится с тем, что этот человек преследует политические цели, его стремления направлены на этот мир и на противостояние властям? Если бы такой, как он, человек думал о политике и о вмешательстве в дела властей, то даже в одной брошюре он в сотне мест явно и косвенно дал бы это почувствовать. Интересно, если бы его целью была политическая критика, то разве в его книгах не нашлось бы других оснований для претензий, кроме одного-двух законов о наследовании и женском покрывале, действующих с давних пор?

Да, человек, следующий некой политической идее, оппозиционной режиму власти, совершившей великую реформу, мог бы найти не один-два известных повода для критики, а сотни тысяч. Словно у правительства республики имеется лишь один-два маленьких вопроса, касающихся реформы. У меня же не было абсолютно никакого намерения его критиковать, и при этом в одной-двух моих книгах, которые я написал давно, есть лишь несколько слов, и не смотря на это, про меня говорят: “Нападает на реформу и режим власти”. Так вот, я тоже хочу спросить: “Разве одному научному вопросу, который не может служить причиной даже самого мелкого наказания, можно придавать такой внушающий опасения образ и задействовать в этом огромную страну?”

Итак, то, что мне и нескольким моим друзьям дали простое и незначительное наказание и при этом по всей стране против нас велась такая сильная пропаганда, пугали народ, отвращая его от нас, и для того, чтобы выполнить дело, которое может исполнить один местный человек – т.е. для моего ареста – в Испарту прибыл министр внутренних дел Шукру Кая с серьёзными силами, и председатель совета министров Исмет отправился в этой связи в восточные вилайеты, и мне в тюрьме два месяца было полностью запрещено с кем-либо общаться, и на этой чужбине и в одиночестве никому не позволялось даже справиться о моем состоянии и передать мне привет, все это показывает какую-то бессмысленную, немудрую и беззаконную ситуацию, будто огромное, как гора, дерево вырастили ради одного маленького, как горошина, плода. Это не может быть делом не то что такой законной и более других уважающей законы власти, как республиканское правительство, но и вообще никакой власти, которая для разумно ведения дел названа правительством.

Я желаю лишь своих законных прав. Тех, кто во имя закона творит беззаконие я обвиняю в совершении преступления. Надеюсь, что законы республиканского правительства отвергнут произвол таких преступников и восстановят меня в моих правах.

Находящийся в полной изоляции

в Эскишехирской тюрьме Саид Нурси

* * *

 

Последняя защитительная речь, адресованная судье

‌ بِاسْمِهٖ سُبْحَانَهُ

“Во имя Него, Пречистого!”

Защита против той части постановления, состоящего из более чем шестидесяти страниц, которая касается моей личности и насчитывает двенадцать страниц.

Против статей, приведённых в постановлении против нас, есть твёрдые ответы в моей защитительной речи, вошедшей в судебный протокол. Против этого безосновательного и построенного на подозрениях обвинения, называемого постановлением, я представляю своё обжалование на девятнадцати страницах и последнюю защитительную речь на двадцати девяти страницах. Эти две защиты твёрдым образом отвергают и опровергают все пункты критики и основные обвинения, построенные в постановлениях следователей, показывая их беспочвенность. Здесь выражу только “Пять основ”, показывающих, почему ошиблись те, кто опирается на это постановление и осуждает нас, и откуда они заимствовали это беспочвенное обвинение.

Первая основа. Ответ на весьма безосновательные претензии, которые, придравшись к пятнадцати высказываниям в трёх-четырёх брошюрах из ста двадцати частей “Рисале-и Нур”, обвиняют меня и эти книги в противостоянии принципам власти, в противоборстве режиму и в попытке подрыва внутренней безопасности.

Я же хочу сказать следующее: Если только сейчас, исходя из требований этого времени Республиканское Правительство приняло часть законов цивилизации, являющейся общим достоянием всей Европы, то, интересно, каким образом моей научной защите истин Корана не от полезной части цивилизации, а от её порочной составляющей даётся имя “Противоборства с принципами власти и государственным режимом” и “Противостояния проводимым властями реформам”? Разве Республиканское Правительство может опуститься до защиты порочной части европейской цивилизации? Или может противоречащие Исламу законы той порочной цивилизации были целью правительства с давних пор? Что значит принять положение противоборства с властями; и что означает научным образом защищать истины Корана от этих некоторых порочных законов цивилизации. Я тридцать лет назад написал научный ответ против возражений и нападок европейских философов, защищая от них святые истины таких твёрдых аятов Мудрого Корана, как:

 لِلذَّكَرِ مِثْلُ حَظِّ الْاُنْثَيَيْنِ ۞ فَلِاُمِّهِ السُّدُسُ ۞ يَٓا اَيُّهَا النَّبِىُّ قُلْ لِاَزْوَاجِكَ ۞ فَانْكِحُوا مَا طَابَ لَكُمْ … اِلٰى اٰخِرِ

“Мужскому полу столько же, сколько доля двух женщин. Матери – одна шестая. О пророк, скажи своим женам. Женитесь на тех, что приятны вам”. (Коран 4:176, 4:11, 33:28, 4:3).

о которых за тысячу триста лет написано миллионы толкований, заполняющих библиотеки, и обвинение меня за это в том, что я “Покушался на государственные реформы, принципы и режим”, – является такой явной клеветой и настолько беспочвенным подозрением, что если бы это не было связано со здешним справедливым судом, я бы не счёл нужным отвечать и защищаться.

И, интересно, каким образом выходит против власти моя научная защита, направленная против безбожников, которые, с давних пор намереваясь нанести урон этой стране и народу, помогая безбожным европейским комитетам, с помощью греческих и армянских общин сеяли здесь семена безбожия, разногласий и смут? И по какой причине этой защите придаётся смысл выступлений против властей? В то время, когда мощные основы Республиканской Власти противостоят таким безбожникам, какая справедливость и какая совесть согласятся с тем, чтобы присвоив безбожие некоторым принципам власти, придавать смысл “Использования религии в политике и подстрекательства против власти” моей научной защите, которая уже больше двадцати лет успешно противостоит таким смутьянам, принося пользу стране, народу и правительству?

Да, не только этому суду, но всему миру я объявляю: “Я защищал и защищаю святые истины веры от европейских философов, особенно от их атеистической части, и особенно от тех, кто использует политику во благо безбожия и, фактически, подрывает общественный порядок.”

Я считаю, Республиканское Правительство Исламской властью, которая, исходя из требований времени, приняла некоторые законы европейской цивилизации и не даёт возможность для распространения вредоносных для страны и народа течений безбожия. Не против следователей, исполнявших свою обязанность в составлении этого обвинения, называемого постановлением, но против наущений и интриг безбожных угнетателей, на которые опирались эти следователи, я скажу:

— Вы обвиняете меня в использовании религии в политике. И наряду с тем, что мной приведена сотня твёрдых аргументов, доказывающих явную клевету, беспочвенность и несостоятельность этого обвинения, в ответ на вашу тяжкую клевету, я обвиняю вас в желании использовать политику во благо безбожия!

Как-то один преувеличивающий падишах, желая творить справедливость, совершил много насилия. Один сведущий учёный сказал ему: “О правитель! Ты во имя справедливости угнетаешь своих поданных. Потому что твой критический, преувеличивающий взгляд собирает воедино все недостатки, имеющие разницу по времени. Вообразив их в одном времени, ты подвергаешь суровому наказанию их носителей. И недостатки одного народа, исходящие от его разных представителей ты также собираешь в своём критическом, преувеличивающем воображении. Затем, глядя через эту призму, к каждому представителю того народа ты питаешь отвращение и гнев, в следствие которых несправедливо его наказываешь. Да, если бы твоя слюна, которую ты сплёвываешь за год, вышла из тебя за один день, ты бы в ней утонул. И если такие горькие лекарства, как хинин, употребляемый в разное время, за один раз будут приняты несколькими людьми, то они все могут погибнуть. Итак, таким же образом, когда проявляющиеся в разное время недостатки, из-за находящихся между ними благодеяний, нужно скрывать, ты не думаешь об этих благодеяниях своих подданных, устраняющих их недостатки и своим критическим, преувеличивающим взглядом собираешь воедино их пороки, а затем даёшь им тяжёлое наказание”. Итак, с наставлением этого сведущего учёного, тот падишах избавился от насилия, чинимого им во имя справедливости.

………………………………………………………………………………………

Некая скрытая сила всячески старается подвести меня под обвинение. Найдя любой повод, словно “пришивая белыми нитками”, они используют все способы, и под предлогами, более никчёмными, чем предлог волка для нападения на овцу, желают, чтобы я был осуждён и казнён. Например, уже три месяца повторяют фразу: “Саид Курди использует религию в политике!” Я же клянусь всем святым, что ради истин веры готов пожертвовать даже тысячей политик. Как могу я использовать истины веры в мирской политике? Не смотря на то, что эти обвинения опровергнуты мной уже сто раз, всеравно, повторяя словно бессмысленный, надоевший припев, их вновь и вновь выдвигают против меня. Значит, хотят не смотря ни на что и в любом случае сделать меня виновным. Я же обвиняю противостоящих нам безбожных угнетателей в том, что они используют политику в безбожии. И для того, чтобы не показывать эту ужасную правду, ставящую их под обвинение, они стараются прикрыть её ложными обвинениями меня в том, что я использую религию в политике. Поскольку истина такова и меня хотят осудить несмотря ни на что, то мирским людям я хочу сказать: “Ради одного-двух годов жизни в этой старости, я не стану опускаться до бессмысленных унижений”.

………………………………………………………………………………………

Пятая основа: содержит четыре пункта.

Первый пункт. В приговоре искажается смысл слов. Там, где не было такого намерения, находят какой-то смысл, содержащий критику. Между тем, поскольку цель “Рисале-и Нур” совершенно другая, то даже если в его словах, найдётся не то, что далёкая от преследуемого смысла критика, но и критика явная, то и она заслуживает прощения и снисхождения. Для объяснения этого пункта приведу один сравнительный пример:

— Допустим, я бегу по пути, ведущему меня к некой цели. Если по дороге я непроизвольно столкнусь с каким-то большим человеком и он упадёт на землю, то, если скажу ему: “Господин, прости! Я бегу к своей цели и столкнулся с тобой нечаянно.” – конечно, он простит и не обидится. Если же я специально, в виде пренебрежения задену пальцем ухо того человека, то он воспримет это, как оскорбление и обидится на меня.

………………………………………………………………………………………

Поскольку целью “Рисале-и Нур” являются вера и Иной мир, то, если в научной деятельности и по ходу мыслей он натолкнётся на политику мирских людей и в нём найдутся суровые слова, то они заслуживают прощения и снисхождения. Наша цель не состоит в том, чтобы придираться к вам, мы идём к своей цели.

………………………………………………………………………………………

Я подвергся такой несправедливости, какой ещё не бывало в этом мире. А именно:

Своей последней защитительной речью и тремя обжалованиями, с двадцати сторон твёрдыми аргументами (я доказал, что) сто шестьдесят третья статья ко мне отношения не имеет. И найдя среди ста двадцати моих брошюр, написанных в течении двадцати лет, несколько пунктов, состоящих меньше чем из двадцати слов, заслуживающих на их взгляд критики, по причине того, что среди ста тысяч слов моей правдивой и научной, ценной, полезной и касающейся Иного мира защиты против безбожных и еретических учеников европейских философов, написанной в разное время, в связи с исполнением обязанности в “Отделе Исламской Мудрости”, нашлось пятнадцать слов, не соответствующих некоторым статьям законов, принятых по требованию времени спустя много лет, меня решили осудить и конфисковать все изъятые экземпляры “Рисале-и Нур”, состоящего из ста двадцати частей, содержащих важные духовные открытия, и при этом беспричинно и незаконно, не объясняя никаких причин, отвергали все мои научные, логичные и законные иски и защиты. К сто шестьдесят третьей статье, в которой говорится о возбуждении религиозных чувств, способных подорвать общественный порядок, конечно, имеется какое-то разъяснение, конкретизирующее столь широкий смысл. Конечно, тут должны быть какие-то оговорки. Иначе, с таким широким смыслом эта статья, как осудит меня, также распространится и на всех религиозных людей во главе с Управлением по Делам Религии, на всех проповедников и имамов. Потому что, не смотря на мою, занимающую больше ста страниц, твёрдую и правдивую защиту, этой статье придаётся такой, способный коснуться меня смысл, согласно которому под её действие может попасть каждый, кто делает наставления, даже если он просто хотел направить к благому своего друга. Смысл этой статьи закона должен заключаться в том, чтобы препятствовать тем, кто под завесой фанатизма желает навязывать оппозиционные политические взгляды и мешает развитию цивилизации. Согласно этому смыслу данной статьи мы множеством твёрдых аргументов доказали, что она нас не касается.

Да, эта статья не может иметь такой безграничный смысл без каких-то разъяснений и оговорок, позволяя недоброжелателям бить ею кого они захотят. Да, хотя я десять лет находился под внимательным наблюдением, и в результате настолько тщательного исследования моей жизни и моих ста двадцати брошюр, написанных за двадцать лет, ни во мне, ни в них, ни в тех, кто их читал не нашлось ни единого признака нарушения общественного порядка, и при том, что я доказал в двадцати отношениях, и люди, знающие меня близко, свидетельствуют, что уже тринадцать лет я бегу от политики, словно от дьявола, не лезу в дела властей и, перенося нечеловеческие муки, не вмешиваюсь в этот мир, считая служение вере самой великой целью во вселенной… И не смотря на это, говоря: “Саид использует религию в политике и намеревается подорвать общественный порядок”, – применить ко мне сто шестьдесят третью статью и осудить по ней – это, в чём я уверен, является таким невиданным прецедентом, который заденет достоинство судов и правосудия всей земли и привлечёт их внимание.

Итак, то, что покорившие мир правители и героические полководцы, преклонив колени в маленьких судах, проявляли в них полную покорность и повиновение, доказывает существование у суда непоколебимого достоинства и чести. Так вот, опираясь на это высокое и духовное достоинство судов, я с помощью (законов) свободы защищаю свои права. Если в некой статье найдутся четыре-пять вредных фраз, то цензура убирает их, а на всё остальное даёт разрешение. В таком случае то, что сто двадцать невинных и полезных брошюр, отличных друг от друга и написанных в разное время, конфискуются и уничтожаются из-за пятнадцати фраз, нашедшихся в одной-двух из них и возомнённых вредными согласно нынешним взглядам, конечно, задевает честь всего правосудия на Земле. Естественно, Кассационный Суд эту честь и достоинство защитит.

Больше всего подверглись критике и стали причиной обвинения всех моих книг два из пяти-шести положений. Эти два положения излагаются в таких аятах, как: 

لِلذَّكَرِ مِثْلُ حَظِّ الْاُنْثَيَيْنِ ۞ فَلِاُمِّهِ السُّدُسُ “Мужскому полу столько же, сколько доля двух женщин. Матери – одна шестая”. (Коран 4:11) За тридцать-сорок лет я написал множество изданных и неизданных книг на арабском и турецком языках, направленных не против настоящей и полезной цивилизации, но против цивилизации ущербной и вредной, названной мной “дикой”. В этих книгах, взяв за основу чудесность Корана, я опустил цену противоречащих ему положений той цивилизации, доказав её бессилие и подтвердив чудесность Корана. В своё время я сопоставил положения противоречащего этим двум аятам закона современной цивилизации о наследстве, показав аргументы, которые убедят даже их упрямых философов. Об этих вопросах я написал ещё до принятия Республиканским Правительством, исходящим из требований времени, некоторых законов цивилизации. И я защищал эти положения (Корана) от современной цивилизации и философов. Мной было показано, с какой большой важностью Мудрый Коран оберегает права женщин, утраченные в древние и средние века. Теперь, говоря, что моё изложение этих двух вопросов противоречит законам Республиканской Власти, меня обвиняют по сто шестьдесят третьей статье. Я же самой высокой судебной инстанции заявляю:

— Для того, чтобы, опираясь на подтверждения и точно такие же суждения трёхсот пятидесяти тысяч толкований самого святого, истинного и правдивого Божественного правила общественной жизни трехсотпятидесяти миллионов человек в каждом веке за тысячу триста пятьдесят лет, и из уважения к душам всех наших предков, показать европейским безбожникам чудесность Корана, я пятнадцать, десять и девять лет назад, в трёх своих книгах изложил две коранические догмы. И если на Земле есть правосудие, оно, конечно, отвергнет и аннулирует несправедливый приговор, который из-за одного-двух вопросов приговаривает меня к заключению, в котором при нынешних обстоятельствах и с точки зрения состояния моего здоровья я жить не смогу, в некотором смысле обрекая меня на казнь, а также арестовывает сто пятнадцать моих брошюр.

Более всего нас потрясает и повергает в предельное отчаяние вот что: Против постановления, выданного против меня в Испарте на основании доноса, раздувающего из мухи слона и не имеющего под собой никаких фактов, я при том, что согласно нашему мазхабу ложь не позволительна ни в каком виде и я вынужден говорить правду даже если она обернётся против меня, на ста двадцати страницах изложил мощные и логичные аргументы в свою защиту и доказал, что не имею никакого отношения к этой статье закона. Но несмотря на это, совершенно не принимая во внимание эти мои доказательства и защиту, времена написания брошюр и переписывания их другими людьми, даже время отправки их мной другому человеку, были ловкачески смешаны друг с другом и таким образом показаны дела двадцати лет произошедшими будто бы за один год. И это мнительное постановление, вынесенное в Испарте, словно бессмысленный припев было повторено и в заключении судебного следствия, и в прокурорском обвинении, и в последнем приговоре осудившего нас суда. Они приговорили нас, не принимая во внимание нашу правдивую защиту. Я страстно жду от суда, являющегося самой высокой инстанцией правосудия, чтобы он как можно скорее устранил эту несправедливость, бросающую в дрожь людей правды и истины и объявил о невиновности “Рисале-и Нур”. Если представить невероятное и высокий орган правосудия не прислушается к этому моему сильному и праведному плачу, то от сильного отчаяния я скажу:

— Эй безбожные тираны, изобретшие этот инцидент и бросившие меня в такую беду! Если вы вознамерились, не смотря ни на что, духовно и физически меня уничтожить, то зачем делаете это руками правосудия, своими интригами и происками, разрушая его очень серьёзное достоинство, защищающее права всех несчастных и угнетённых? Вам нужно было просто, по-мужски, выйти передо мной и сказать: “Мы не хотим, чтобы ты жил в этом мире”.

Так как дело, которым следователи занимались около четырёх месяцев, допросив сто семнадцать человек и изучив их показания, Уголовный Суд весьма поверхностно рассмотрел за полтора дня, не заметив в тех показаниях всех ошибок и нестыковок. И особенно, поскольку моя научная защита, касающаяся важных духовных открытий “Рисале-и Нур”, которую я готов объяснить и доказать пред лицом научной комиссии, когда есть доказательства её неопровержимости, была также рассмотрена в поверхностной спешке, что указывает на нежелание искать правду и разбираться по справедливости, то этот приговор, являющийся по причине такого поверхностного подхода весьма ошибочным, не соответствует закону, а потому требует пересмотра и отмены.

Вывод. Согласно понятному из изучения и исследования судебных листов по этому вопросу и особенно изъятых моих печатных и непечатных брошюр все мои научные, логичные и законные возражения, обжалования и защиты не получили должного внимания. Без указания будь то следствием, будь то судом каких бы то ни было мотивов, незаконно и безосновательно они были явно отвергнуты после субъективного изучения. И по этой причине были изъяты мои произведения, которые уже тридцать лет защищают турецко-исламское право от европейских философов и от порочной части цивилизации, а также раскрывают тайну вселенной и содержат многие духовные открытия, а кроме того, я был приговорён к физическому наказанию, которого по состоянию своего здоровья не смогу перенести. Поэтому, и на основании вышеизложенных причин, и на основании моего обжалования, поданного против обвинения, и на основании моего второго обжалования, содержащего пять основ и представленного мной в письменном виде на последнем судебном заседании, а также, исходя из подробных разъяснений моей последней защитительной речи, из законных причин и несовершенства законов, которые в результате изучения будут видны, я жду от вашего собрания проявления справедливости и отмены этого приговора, требующего моего явно несправедливого наказания. Говоря:

 وَ اُفَوِّضُ اَمْرٖٓى اِلَى اللّٰهِ اِنَّ اللّٰهَ بَصٖيرٌ بِالْعِبَادِ

“Предаю своё дело Аллаху; поистине, Аллах видит рабов” (Коран 40:44).

я с упованием прибегаю к Аллаху.

Вместе с тем, что моя прежняя семисторонняя защита, состоящая из более, чем ста страниц, много раз зачитывалась в суде, а потому была запротоколирована во многих судебных журналах; эта же исправительная запись, поскольку наши кассационные бумаги ещё не пришли, ещё не была зачитана и не вошла в протокол, но скоро, конечно, войдёт.

* * *

Часть защитительных речей Саида Нурси

в суде Эскишехира

1935 г.

   В Эскишехирском Суде было установлено, что Саид Нурси не занимался политическими вещами, и ему было дано наказание только за одну его брошюру, разъясняющую один из благородных аятов Корана; ни в одном суде ещё не бывало такого, чтобы учёного-муфассира наказали за его толкование аята Корана. Конечно и несомненно, это большая юридическая ошибка.

Выдержка из этой защитительной речи

Уважаемые судьи, меня арестовали, обвиняя по нескольким пунктам:

Первый пункт. Говорится, что я с реакционными идеями, используя религию в корыстных целях, намеревался предпринять действия, которые могли бы нарушить общественный порядок.

Ответ. Во-первых, вероятность – одно, а факты – другое. Каждый человек может убить многих людей. Разве из-за этих вероятных убийств его можно отдать под суд? Каждая спичка может сжечь какой-либо дом. Но разве из-за этой вероятности пожара, нужно уничтожать спички?

Во-вторых, сто тысяч раз никогда! Наука о вере, которой мы занимаемся, не может быть использована ни в каких других целях, кроме достижения довольства Всевышнего Аллаха. Да, также как Солнце не является спутником Луны и не следует за ней, так и вера, являющаяся светлым, святым ключом к вечному счастью и неким солнцем вечного бытия, не может быть инструментом в общественно-политической светской жизни. Да, в мире нет чего-то более важного, чем секрет веры, являющийся самым великим вопросом вселенной и самой большой загадкой сотворения мира, так что нет такого вопроса, чтобы вопрос секрета веры служил ему средством.

О судьи! Если бы этот мучительный арест касался только меня и моей мирской жизни, то будьте уверены, так же, как я молчал уже десять лет, так молчал бы и сейчас. Однако, поскольку этот мой арест касается вечной жизни многих и от него зависит судьба “Рисале-и Нур”, разъясняющего разгадку великой тайны вселенной, то пусть у меня будет сто голов и каждый день отрубается по одной, всёравно я не откажусь от этого величайшего секрета. И если даже я спасусь от ваших рук, то уж от лап смерти, конечно, спастись не смогу. Я уже стар и стою на пороге могилы. Итак, поразительные тайны вселенной раскрыты Мудрым Кораном, и это величайшее раскрытие столь очевидным образом истолковано “Рисале-и Нур”. И среди сотен рассматриваемых в нём вопросов, касающихся этих тайн, взгляните лишь на один секрет веры, касающийся неминуемого ни кем смертного часа и могилы:

Разве для человека, верящего в свою смерть и кончину, все великие политические вопросы этого мира могут оказаться более важными, чтобы он использовал эту веру ради них. Ведь, никто не знает времени своей смерти, назначенный час может настать когда угодно; и смерть является либо вечной казнью, либо справкой об освобождении для перехода в другой, более прекрасный мир. Вечно открытая могила может стать дверью в бездну небытия и вечной тьмы или дверью в вечный мир, полный постоянства и света, чем этот мир.

Итак, с благодатным сиянием святого коранического озарения, “Рисале-и Нур” с такой же твёрдостью, как дважды два четыре, показал, что есть верный способ превратить смерть из вечной казни в документ об освобождении, а могилу из бездонного колодца небытия обратить во врата прекрасного сада. Так вот, если даже всё мирское царство будет моим, я без колебаний пожертвую им ради обретения этого способа. Да, у кого разум действительно на месте, – пожертвует.

Итак, господа, какая же совесть может допустить, какой разум способен принять, какой этого требует закон, чтобы “Рисале-и Нур”, который раскрывает и объясняет сотни вопросов веры, подобных этому, называть вредным произведением, – никогда, сто тысяч раз никогда! – тенденциозной книгой, служащей орудием политических движений!? Разве будущие поколения и люди Иного мира, являющегося настоящим будущим и Всевышний Судья не зададут такой вопрос тем, кто послужил этому причиной? А так же несомненно, тем кто правит в этой благословенной стране и её по-природе религиозном народе, конечно в отношении обязанности правления нужно быть сторонниками религиозности. И поскольку светская республика имеет принцип нейтралитета, и в соответствии с этим принципом не притесняет неверующих, то конечно она не должна искать повод и для притеснений религиозных людей.

В-третьих. Двенадцать лет назад правительство Анкары, оценив мою борьбу с англичанами, названную “Шесть шагов”, вызвало меня туда. Я поехал. Их действия не совпали с чувствами моей старости.

Они сказали:

— Работай с нами.

Я ответил:

— “Новый Саид” хочет работать для Иного мира и не сможет работать с вами. Однако, и мешать вам тоже не будет.

Да, я не мешал, и тем, кто мешал – не помогал. Потому что, к сожалению, это стало причиной того, что военный гений, который мог бы использоваться во благо исламских национальных традиций, был обращён против этих традиций. Да, в руководителях Анкары, особенно в президенте я почувствовал некую гениальность и сказал тогда:

— Пугая, эту гениальность не позволительно поворачивать против традиций.

Поэтому насколько мог я отошёл от их мира и не вмешивался в него. Вот уже тринадцать лет как я бросил политику. И даже последние двадцать праздников, за исключением одного-двух из них, на этой чужбине я словно узник проводил в своём жилище, лишь бы не вызывать подозрений во вмешательстве в политику.

На то, что я не препятствовал действиям властей и не собирался вмешиваться указывают следующие подтверждения:

Первое. Уже тринадцать лет я ни разу не читал газет, являющихся трибуной политики, о чём знают мои друзья в Барле, где я прожил девять лет, и в Испарте, где мне довелось быть девять месяцев. Только лишь в Испарте, в камере предварительного заключения, до моих ушей невольно донеслась одна безбожная фраза очень бессовестного журналиста, нападавшего на учеников “Рисале-и Нур”.

Второе подтверждение. Вот уже десять лет, как я нахожусь в Испартском вилайете, и среди множества социальных перемен в мире, за мной не было замечено ни одного признака, ни одной попытки вмешательства в политику.

Третье подтверждение. Когда я совершено не ожидал, мой дом подвергся облаве и тщательному обыску. Были изъяты мои самые личные книги и письма за последние десять лет. И администрация губернатора, и полицейское управление единогласно признались, что не нашли в моих книгах ничего, что могло бы расцениваться, как вмешательство в политику властей. Интересно, если поднять самые тайные письма человека, который не то что десять лет, а десять месяцев находился бы, как я, в такой беспричинной ссылке и переносил такие безжалостные притеснения, то разве там не нашлось бы десять пунктов, которые бы он бросал в лицо своим тиранам?

Если скажете: “У тебя было изъято больше двадцати писем”. На это я отвечу: “Эти письма были написаны в течении нескольких лет. Разве десять, двадцать и даже сто писем, написанных десяти друзьям за десять лет, – это много? Поскольку я могу свободно переписываться, и эта переписка не касается вашего мира, то пусть будет хоть тысяча писем, обвинять меня тут не за что”.

Четвёртое подтверждение. Вы видите, что все изъятые у меня книги, повернувшись спиной к политике, всеми силами обращены к вере, Корану и Иному миру. Только лишь в двух-трёх брошюрах “Прежний Саид” оставил молчание и прогневался на мучавших его некоторых жестоких чиновников. Не против власти, но скорее против тех чиновников, злоупотребляющих своим положением, он высказал возражения и написал свои жалобы. Однако, и эти две-три брошюры я назвал конфиденциальными и не разрешил распространять. Они остались лишь в узком кругу некоторой части моих близких друзей. Власть смотрит на руки и обращает внимание на внешние проявления. У неё нет права вмешиваться в сердце и в личные, сокровенные дела. Каждый в своём сердце и в своём доме может делать всё, что хочет, может не любить и порицать правителей.

К примеру, семь лет назад – ещё до выхода нового азана – была написана короткая брошюра в ответ на желание некоторых чиновников придраться к моей чалме и личному поклонению по мазхабу Шафии. Через некоторое время вышел новый азан, и я сделал эту брошюру конфиденциальной, запретив её распространение. И, например, когда я пребывал в “Отделе Исламской Мудрости”, написал один ответ на идущие из Европы возражения против аята о женском покрытии. Год назад, взятый из старых напечатанных брошюр этот ответ размещённый в качестве одного пункта брошюры “Семнадцатое Сияние”, а затем эту коротенькую брошюру “О Женском Покрытии” названную “Двадцать четвёртым Сиянием”, для того, чтобы она не пошла в разрез с будущими законами, я спрятал. Каким-то образом, по-ошибке, она была отправлена в другое место. И эта брошюра представляет собой убедительный научный ответ на возражения цивилизации против аята Корана. Свобода научной мысли, конечно, во время республиканского правления ограничиваться не может.

Пятое подтверждение. Уже девять лет, как я предпочёл оставаться в отдалённом селении; и пожелал не вмешиваться в социальные и политические проблемы. И, как и в этот раз, терпя все выпадающие на мою голову многочисленные мучения, для того, чтобы не вмешиваться в мирскую политику, за последние десять лет я совершенно не обращался к властям. Если бы обратился, то вместо Барлы мог бы жить в Стамбуле. И, скорее всего, причина нынешнего моего коварного ареста лежит в том, что отсутствие моих обращений обидело и задело гордость губернатора Испарты и некоторых государственных чиновников, которые из неприязни, или от беспомощности раздули из мухи слона и напугали Министерство Внутренних Дел.

Вывод. Все мои друзья, которые поддерживают со мной отношения, знают, что не то что вмешательство в политику или какие-либо политические действия, но даже и размышления о политике противоречат моим целям, моему мировоззрению и моим святым обязанностям, связанным с верой. Мне был дан свет (нур), а не дубина политики. Мудрость этого состояния такова: для того, чтобы многие люди, нуждающиеся в истинах веры и являющиеся чиновниками, не смотрели на эти истины с опаской и критикой, и таким образом не лишились их, Аллах вселил в моё сердце сильную неприязнь к политике и желание её избегать, в чём я убеждён.

………………………………………………………………………………………

Покойный полковник Асым Бей был допрошен. Он думал: “Если сказать правду, то это повредит моему Устазу, солгать же очень тяжело для достоинства моей сорокалетней честной и правильной воинской службы”, – и в этом тяжком раздумье он произнёс: “О Аллах, забери мою душу!” – и в течении десяти минут покинул этот мир. Он стал мучеником честности и жертвой мерзких ошибок тех, кто возомнил ошибкой добрую поддержку и подтверждение, которые не назовёт ошибкой ни один закон в мире. Да, кто получил полноценный урок “Рисале-и Нур”, тот легко, словно воду, изопьёт напиток смерти, которую он воспринимает, как документ об освобождении. Если бы я не думал о мучениях моих братьев, оставшихся после меня, то тоже, как мой благородный брат Асым Бей, сказал бы: “О Аллах! Возьми и мою душу тоже!”…

Третий пункт, ставший причиной моего обвинения. Распространение “Рисале-и Нур” без получения разрешения на то властей, усиление религиозных чувств, что в будущем возможно воспрепятствует государственным принципам свободы и нарушит общественный порядок.

Ответ. “Рисале-и Нур” – это свет. От света вреда не бывает. Уже тринадцать лет назад выбросив из рук дубину политики, и доказывая, упрочивая святые истины, являющиеся фундаментом жизни этой страны и народа, и утверждая что для девяноста девяти процентов этой благословенной нации “Рисале-и Нур” несёт только лишь и только пользу, я привожу в свидетели всех, кто читает эти книги. Пусть выйдет хоть кто-нибудь, кто бы сказал: “Я получил от этого вред”. И во-вторых, у меня нет типографии и многочисленных писарей. С трудом могу найти хотя бы одного. И я не владею хорошим письмом. Я полуграмотный. За один час своим весьма ущербным почерком могу написать только одну страницу. Такие люди, как покойный Асым Бей, делая мне своеобразный подарок, помогали мне своим красивым почерком. Мои воспоминания на очень печальной чужбине, они записали. Затем некоторые люди нашедшие эти сияния веры настоящим эликсиром для своих бед, пожелали их прочесть и прочли. Они явно увидели, что это настоящее лекарство для их вечной жизни, и переписали эти книги для себя. Попавшая к вам в руки и проверяемая вами книга “Содержание” показывает, что каждая часть “Рисале-и Нур” разъясняет истину какого-либо аята Корана. Особенно аяты касающиеся основ веры, разъясняются с такой очевидностью, что разрушаются все основы и планы нападений, подготовленных европейскими философами против Корана за тысячу лет. В находящейся у вас “Брошюре для пожилых”, в “Одиннадцатой Надежде” содержится одно из тысяч доказательств веры и единобожия. Посмотрите его в качестве примера, проявите внимание и поймите, правое моё дело или нет. И для того, чтобы понять, насколько это дело полезно для этой страны и народа, в качестве примера рассмотрите такие части “Рисале-и Нур”, как “Брошюра о бережливости” и содержащая двадцать пять лекарств, исходящих от веры, “Брошюра для больных”, а также “Брошюра для пожилых”, содержащая тринадцать исходящих от веры надежд и утешений. Уверен, что каждый, кто по-совести прочитает их, согласится, что для неимущих, больных и стариков, составляющих более чем половину этого благословенного народа, “Рисале-и Нур” является очень ценной сокровищницей богатств, лекарством и светом.

И для того, чтобы помочь вашему расследованию, я вам скажу:

— Книга “Содержание” является оглавлением части моих книг, написанных в течении двадцати лет. Основы некоторых содержащихся там книг написаны ещё в “Отделе Мудрости”. Порядковые номера “Содержания” не совпадают с порядком написания. Например “Двадцать второе Слово” было написано раньше, чем “Первое слово”, а “Двадцать второе Письмо” – раньше “Первого Письма”. И примеров этого много…

В-третьих, книги “Рисале-и Нур”, заключающие в себе науку о вере, устанавливают и обеспечивают общественный порядок и безопасность. Да, вера, являющаяся источником и причиной благих качеств и прекрасных нравов, безусловно, не нарушает общественный порядок, а наоборот, обеспечивает его. Неверие – вот что нарушает безопасность своей безнравственностью.

И ещё, да будет вам известно, что двадцать-тридцать лет назад в одной из газет я прочёл, что один английский министр колоний сказал: “Пока этот Коран находится в руках мусульман, мы не можем быть их настоящими правителями. Нам нужно постараться уничтожить его”. Итак, поскольку эти слова того упрямого безбожника вот уже тридцать лет, как привлекли мой взор к европейским философам, то после своего нафса я борюсь с ними, на внутренние дела же особо не смотрю. Внутренние недостатки я отношу к ошибкам и порче пришедшим из Европы. Я гневаюсь на европейских философов и бью их. Слава Аллаху, “Рисале-и Нур” и разбил мечтания того упрямого неверного, и обрёл состояние, способное полностью закрыть рты философам материализма и натурализма. В каком бы обличии не была, в мире нет такой власти, которая бы запретила такой благословенный продукт своей страны и такой нерушимый источник духовной силы, и которая бы осудила его распространителя! Свободное положение монахов в Европе показывает, что никакой закон не вмешивается к тем, кто отрёкся от мира и усердствует ради своей веры и вечной жизни.

Вывод. Уже десять лет, как я приговорён к беспричинной ссылке. Уверен, что никакой закон в мире не может запретить старому, одиноко живущему в чужих краях человеку, отрезанному от общения и переписки, записывать свои научные воспоминания о вере, являющейся неким ключом к вечному счастью. И то, что до сих пор эти воспоминания не были раскритикованы ни одним богословом, конечно, доказывает, что они являются настоящей правдой и истиной.

Четвёртый пункт, ставший причиной моего обвинения и ареста. Сообщается, будто я давал уроки тариката, запрещённые государством.

Ответ. Во-первых, все находящиеся у вас мои книги свидетельствуют, что я занимаюсь истинами веры. И во многих книгах я писал: “Сейчас не время тариката, сейчас надо спасать веру. Вошедших в Рай без тариката очень много, однако, без веры туда никто не войдёт. Поэтому сейчас нужно работать над верой”.

Во-вторых, десять лет уже я живу в Испартском вилайете. Пусть выйдет хоть кто-то, кто сказал бы: “Он дал мне урок тариката”. Да, некоторым близким братьям по Иному миру я давал уроки высоких истин и науки о вере, как учёный. Но это не обучение тарикату, а скорее, преподавание истины. Есть только вот что: Я – шафиит, мой тасбихат после намаза немного отличается от ханафитского. И после вечернего намаза, до наступления ночного, а также перед рассветом, я никого не принимая молюсь о прощении своих грехов и занимаюсь чтением аятов Корана. Думаю, что ни один закон в мире не может запретить мне это. В связи с этим вопросом о тарикате, власти и судебные чиновники спрашивают у меня:

— На что ты живёшь?

Ответ. Я живу благодаря изобилию строгой экономии и посредством сокровищницы удовлетворённости, чему свидетель народ Барлы, в которой я прожил девять лет. Друзья, контактирующие со мной, знают, что в большинстве случаев в день я трачу сто пара(*), а иногда и ещё меньше. И за семь лет на одежду и обувь я потратил только семь банкнот.

---

* Пара – сороковая часть Куруша (сотой части турецкой лиры). (Примеч. переводчика).

И по свидетельству находящейся у вас моей биографии: воздерживаясь на протяжении всей своей жизни от людских даров и подаяний, я обижал даже своих самых верных друзей отвергая их подарки. И помогающие мне друзья знают, что даже если я был вынужден взять подарок, то делал это только с условием дать что-либо взамен. Большую часть жалования, полученного в “Отделе Исламской Мудрости”, я потратил на издание книг, которые писал в те времена. Малую часть тех денег я приберёг для того, чтобы совершить хадж. И вот, этих небольших денег, с благодатью экономии и удовлетворённости, мне хватило на десять лет, они не дали мне унизиться. И эти благословенные деньги ещё немного остались.

О судьи! Не нужно пресыщаться выслушиванием этих моих длинных повествований. Потому что в число страниц постановления о моем аресте вошло двадцать-тридцать томов. Против стольких страниц обвинения, конечно, это моё длинное объяснение будет коротким. Я уже тринадцать лет не вмешиваюсь в мирскую политику, а потому не знаю её законов. И моя биография свидетельствует о том, что ради своей защиты я не опускался до обмана. Я рассказал всё, как есть. У вас есть совесть, вы знаете, как справедливо применять законы, и вы вынесете в отношении меня своё решение. И ещё, будет вам известно, что некоторые неспособные чиновники, из-за своей неспособности или мнительности, или по причине, какая бывает у волка для овцы, или из-за желания получить повышение либо просто угодить властям, проворачивая интриги, готовящие почву для применения новых произвольных законов, посмотрели на меня словно в телескоп и раздули из мухи слона. Надеемся что вы, в силу своей способности, покажете, что слоны их воображений являются мухами. То есть, посмотрите на нас, перевернув наоборот их телескоп… И у меня есть одна просьба: изъятые у меня книги, по моему мнению, стоят больше тысячи лир. Верните их мне. О том, что большинство из них двенадцать лет назад было с гордостью и благодарностью принято библиотекой Анкары, директор той библиотеки объявил в газете. Сейчас, с позволения вашей комиссии, от решения которой в данный момент зависит моя жизнь, я хочу отдать один экземпляр этого моего изложения прокурору, дабы открыть дело против тех, кто причинил нам столько вреда, один – в Министерство Внутренних Дел и в Депутатскую палату.

Первое дополнение к моей вышеизложенной защите

Вниманию того, кто меня допрашивал, и судебной комиссии! К вышеизложенному моему повествованию я добавлю ещё три пункта.

Первый пункт. Нас очень удивляет и просто поражает, наводя на мысль о неком корыстном плане и желании любой ценой сфабриковать обвинение, то что нас так настойчиво спрашивают о некой якобы существующей организации. Говорят: “Где вы берёте деньги для создания организации?”

Ответ. Во-первых, я тоже спрашиваю у задающих такие вопросы: Какие документы, какие есть признаки, говорящие о существовании у нас такого политического сообщества? Какие у них есть доказательства, какие подтверждения они нашли в пользу того, что мы на деньги создали организацию? На каком основании они так настойчиво спрашивают об этом? Я десять лет находился под строгой слежкой в Испартском вилайете. Если одинокий, всем чужой, уставший от мирской суеты и питающий сильное отвращение к политике человек не видит никого, кроме одного-двух своих помощников да одного-двух путников за десять дней; и если он своими глазами много раз видел, как мощные оппозиционные политические сообщества приносили противоположные ожидаемым результаты и вред, оставаясь безрезультатными; и, живя среди своего народа и тысяч друзей, он в самые важные моменты отверг политические сообщества и течения, в них не участвовал; и, воспринимая самым большим преступлением нанесение политическими замыслами вреда и ущерба весьма святому служению осознанной вере, которому не дозволено вредить абсолютно ничем, он бежит от политики, словно от дьявола, и уже десять лет руководствуется правилом:

  اَعُوذُ بِاللّٰهِ مِنَ الشَّيْطَانِ وَ السِّيَاسَةِ “Прибегаю к Аллаху от дьявола и политики”  и считающий лучшей уловкой ‒ отказ от любых уловок, бесстрашно разглашающий свои тайны; и если за десять лет он не дал обнаружить признаков такой организации очень чутко следящим за ним чиновникам огромного Испартского вилайета, то тем, кто говорит этому человеку: “Существует такая организация и ты проворачиваешь политический план”, – не только я, но весь Испартский вилайет и все кто меня знает, и даже все носители ума и совести ответят отвращением к их клевете и скажут: “Вы обвиняете его из корыстных побуждений”.

Во-вторых, наше дело – вера. Посредством братства по вере в этой стране и в Испарте мы имеем братскую связь с девяносто девятью процентом населения. Тогда как организованное сообщество – это объединение меньшинства среди большинства. Девяносто девять человек не могут быть организованным сообществом против одного человека. Разве что какой-нибудь совсем бессовестный безбожник, возомнив всех (упаси Аллах) такими же неверующими, как он, может разглашать это, желая оскорбить эту благословенную религиозную нацию…

В-третьих, если такой человек, как я, весьма серьёзно любит турецкий народ и очень одобряет его в отношении его удостоенности похвалы Корана; и является весьма сильным сторонником этого народа, более шестисот лет противостоящего всему миру и являющегося знаменосцем Корана; и по свидетельству тысячи турков, на деле служит турецкому народу делая это лучше, чем тысяча турков-националистов; и избрал эту чужбину, предпочитая тридцать-сорок весьма ценных молодых турков тридцати тысячам немолящихся своих земляков; и по причине своей научной деятельности сохраняет достоинство знаний; и весьма ясным образом преподаёт истины веры, то если с этим человеком за двадцать-тридцать лет, только ради веры, истины и Иного мира, чистосердечно свяжутся не двадцать-тридцать учеников, а сто и даже тысячи, став его братьями по Иному миру, – разве это много и разве в этом есть какой-то вред? Разве обладатель совести найдёт в этом повод для критики? И разве сможет он смотреть на них, как на какое-то политическое сообщество?

В-четвёртых, обладатели совести поймут, насколько бессовестны те, которые говорят человеку, потратившему за десять лет сто банкнот, и в день живущему на сорок пара и семь лет надевающему абу(*) с семидесятью заплатами: “На какие деньги ты живёшь и создаёшь организацию?”

Второй пункт. Фальшиво подделывая “Инцидент Менемена”, напугав народ и введя в заблуждение власть, замышляя легко внедрить либеральные законы, втянув её в интригу, будто “Это поможет принятию либеральных законов”, меня принудительно перевезли из Барлы в Испарту. Там увидели, что я не могу быть инструментом для смуты, и у меня совершенно нет склонности к предпринятию таких пустых попыток, во всех отношениях вредных и для страны, и для народа, и для религии. Поняв это, они поменяли свои планы. Воспользовавшись моей ложной славой, которую я не одобряю, посредством интриг, которые мы не могли себе даже представить, они проделали с нами некое мнимое подражание печальному инциденту “Менемен”, чем нанесли большой ущерб и народу, и власти, и многим невинным людям, которые были арестованы. Теперь, когда их ложь вышла наружу, они найдя повод, подобный тому, что есть у волка для овцы, пытаются сбить с толку чиновников правосудия. В отношении права защиты народа я напоминаю, что органы юстиции в этом деле нуждаются в большом внимании и осторожности. Действительно должны обвиняться те, кто подхалимствуя перед некоторыми представителями власти, обманом под фальшивой маской некого сообщества подстрекают некоторых наивных невинных бедолаг и тем самым производят на свет некий мелкий инцидент. Затем, подобно дьяволу, раздув из мухи слона, сбивают с толку власть, давят множество невинных людей, наносят большой вред стране и сваливают вину на других. Так вот, наше дело точно такое же.

---

* Аба – одеяние из грубой шерстяной ткани (накидка) – (Примеч. переводчика).

Третий пункт. Среди кругов власти, конечно, суды наиболее, чем остальные, обязаны сохранять независимость, больше других проявлять нейтралитет и не примешивать свои чувства, не взирая на внешние влияния. Я, опираясь на полную независимость суда, имею право независимо защищать таким образом право своей свободы. Да, как и в любом другом месте, так и в правосудии есть права собственности и жизни. Если судья, проявив личный гнев, убьёт некого убийцу, то он сам становится убийцей. Значит, если судебные чиновники не будут полностью свободны и избавлены от чувств и внешнего влияния, то под внешним правосудием они рискуют войти в ужасные грехи. И, у преступников, у одиноких и у оппозиционеров тоже есть права. И для того, чтобы воспользоваться этими своими правами, они нуждаются в некой весьма нейтральной инстанции. Одним из примеров отхода от справедливости к сторонничеству, когда правосудие превращается в притеснение, является то, что в Испарте и здесь на некоторых допросах, хотя моё имя – Саид Нурси, меня постоянно называют Саид Курди и Курд. Тем самым и задевается национальное достоинство моих братьев, пробуждая в них некое негативное чувство по отношению ко мне, и самому суду и правосудию придаётся некое совершенно противоречащее им направление. Да, одним из тысяч исторических примеров того, что суд и судья должны быть чистыми от сторонничества и иметь абсолютно нейтральный взгляд, является то, что Почтенный Али (да будет доволен им Аллах), будучи халифом, сидел в суде вместе с одним евреем. Также в истории есть много случаев, когда падишахи судились справедливым судом с простыми людьми. И тем людям, которые не смотря на это пробуждают ко мне некое чувство отчуждения и желают сбить с толку правосудие, я говорю:

— Господа! Я, прежде всего, мусульманин и пришёл в этот мир в Курдистане. Однако, служил я туркам, и девяносто девять процентов моего полезного служения имело место для турков, и большая часть моей жизни прошла среди турков, и мои самые верные и искренние братья являются турками, и, поскольку турки – самое героическое войско Ислама, то необходимостью моего святого служения являются любовь к ним и сторонничество. А потому я могу привести в свидетели тысячу настоящих, благородных молодых турков, которые подтвердят, что я послужил на благо турецкого народа также, как тысяча называющих меня Курдом людей, показывающих себя патриотами.

И находящиеся в руках суда тридцать-сорок моих книг, особенно брошюры “О бережливости”, “Для пожилых” и “Для больных”, я привожу в качестве свидетельства того, что эти книги, служащие больше, чем тысяча турецких националистов на пользу четырёх пятых турецкого народа, состоящих из бедолаг, малоимущих, больных и богобоязненных верующих людей, находятся в руках не курдской, а скорее, турецкой молодёжи. С позволения суда, тем безбожным угнетателям, которые бросили нас в эту беду, ввели в заблуждение некоторых официальных лиц и под завесой патриотизма проворачивают свои интриги, я скажу:

— Господа! Разве это патриотизм – по статье, которая в отношении меня не доказана, а если и будет доказана, то которая не содержит никакого преступления, и даже если содержит, то только в отношении меня, – бросать в эту беду более сорока самых ценных представителей турецкой молодёжи и самых уважаемых стариков, словно они совершили какое-то великое преступление? Да, среди тех, кто беспричинно попал под этот мучительный арест, есть такие люди, являющиеся основанием для гордости турецкой молодёжи, которые (Прим.) были взяты из своих семей и брошены в эту беду только за то, что я, издалека, почувствовав их ценность, отправил им “салям” или религиозную брошюру. И разве это любовь к нации? Я, на ваш взгляд принадлежу к чужому народу. Но среди этих арестованных благородных и уважаемых молодых и пожилых турков есть такие, каждого из которых я не променяю даже на сотню людей из своего народа. Среди них есть такие, ради которых я пять лет не проклинал деспотичных чиновников, угнетавших меня в течении десяти лет. И среди них есть такие интеллигентные и благородные турецкие братья, в которых я совершенно изумлённо и одобрительно наблюдал самые чистые образцы высоких качеств. И через них я понял секрет превосходства турецкого народа. Я по-совести и со многими подтверждениями заверяю, что, если бы имел столько тел, сколько этих невинных арестантов, или мог бы взять на себя все виды трудностей, выпадающих на их дело, то с гордостью хотел бы понести их вместо этих ценных личностей. Это моё чувство к ним основано на их собственной ценности, а не на том, что они полезны для меня. Потому что некоторых я вижу в первый раз. Некоторые же получили пользу от меня, а я получил от них вред. Однако, даже если и получу тысячекратно больший вред, то всёравно их ценность в моих глазах не уменьшится.

---

Примечание: Эти люди с прекращением судебных разбирательств, через два месяца тягостного ареста были оправданы.

Итак, эй, заявляющие о любви к туркам безбожные тираны! Разве это любовь к нации – по самой мелкой и ничтожной причине, из-за такого, как я, одного курда (как вы говорите), бросать в смятение и унижать стольких представителей турецкой нации, способных составить основу её гордости? Разве это любовь к туркам? Препоручаю ответ на это вашей бесчестной совести.

Так вот, поняв их невинность, справедливый суд большинство из них освободил. Если здесь и есть какая-то вина, то эта вина – моя. Они, из чувств высокого благородства, только лишь ради Аллаха, помогали такому, как я, старому, одинокому ходже тем, что топили печь, приносили воду, готовили пищу и переписывали набело мои личные книги, и в конце тех двух книг, являющихся моим неким дневником, поставили мне на память свои подписи. Так разве в мире есть какой-то закон, какой-то порядок или какая-то польза, чтобы таких людей порицать за это?

Второе дополнение к моей защите

О судьи! В моём нижеследующем изложении, возможно, будут ненужные для вашего дела темы. Однако, с этими вопросами связана вся страна и даже весь мир. Не только вы, но и они, по-смыслу, слушают это. И в моём повествовании вы увидите беспорядочность. Причина же этого в том, что мне не предоставлено одно моё важное право. Я плохо пишу и много раз просил, чтобы в этом деле жизни и смерти мне предоставили писаря, дабы для защиты своих прав я мог написать обращение. Не предоставили. Скорее, два месяца мне весьма бессовестным образом полностью запретили разговаривать. Поэтому, своим очень недостаточным и запутанным почерком я не смог записать всё упорядоченно. Итак, моё последнее изложение таково:

Если представить невероятное, и будет возомнена правдой и принята на веру весьма очевидная клевета подстрекателей и доносчиков, говорящих, мол: “Рисале-и Нур противоречит политике властей и некоторым законам, оспаривает их, а скорее, вообще, несёт другие политические взгляды и совершенно другие идеи. И все книги говорят не о вере, а о политике.” – То в ответ на это я скажу:

— Поскольку республика является самой широкой формой свободы, и поскольку правительство приняло самую свободную форму республики, то, конечно, республиканская свобода не посчитает преступлением и не сможет угнетать истинное, твёрдое и неопровержимое научное убеждение и верные слова, если это не вредит общественному порядку. Да, есть ли в мире хоть одна страна, которая бы полностью имела лишь одно политическое убеждение? Допустим, представив невероятное – я скрытно, сам для себя написал свои политические взгляды и показал их некоторым своим близким друзьям. Но я не слышал о таких законах, которые бы усматривали в этом преступление. Между тем, “Рисале-и Нур” повествует о свете веры, во мрак политики это произведение не впадало и не унизится до него.

Если, допустим, какой-нибудь безбожник, не знающий сути светской республики, скажет: “Твои книги пробуждают мощное религиозное движение, оспаривают принципы светской республики”.

Ответ. Мы знаем, что светское республиканское правление означает отделение религии от (вопросов) мира. Иначе, только весьма глупый безбожник может понять это, как, не приходящее никому на ум, отвержение религии и становление полностью неверующим. Да, как ни один народ в мире не может жить без религии, так и турецкий народ выделялся во все века тем, что во всех уголках мира, где бы ни жили турки, они – мусульмане. Другие же исламские народы, если даже будут маленькими, все равно какая-то их часть остаётся вне Ислама. Эта благословенная нация весьма серьёзно и по-настоящему религиозна, и в течение тысячи лет являясь героической армией, записала свою национальную гордость на земле остриями своих мечей и закрепила её миллионами религиозных источников. И лживые, безродные безбожники, обвиняющие этот народ в том, что он, якобы “Отвергает религию или становится неверующим”, совершают такое преступление, что оказываются достойными наказания на самом дне Ада. Между тем, “Рисале-и Нур” не касается широкого круга религии, который охватывает законы общественной жизни. Скорее, основной темой и целью этого произведения является самая избранная и высокая часть религии, заключающая в себе великие столпы веры. И в большинстве случаев моим собеседником в этих книгах, в первую очередь, являюсь я сам, затем – европейские философы. От таких святых вопросов (при условии, что они верны), подозревать вред, я думаю, что могут только дьяволы. Лишь три-четыре брошюры, в виде критической жалобы, обращены к некоторым чиновникам. Однако и они оспаривают и критикуют не власть, а только некоторую часть тех чиновников, злоупотребляющих своим положением и угнетающих меня. И затем, чтобы не было почвы для неверного истолкования, эти три-четыре брошюры были названы мной “конфиденциальными” и недоступными к распространению. Абсолютное большинство других брошюр частью были написаны четыре-пять лет назад, частью восемь и тринадцать лет назад. Только брошюры “О бережливости”, “Для пожилых” и “Для больных” написаны в прошлом году. Наряду с этим, тот, у кого есть хоть частица разума, кто будет изучать их без предубеждения, подтвердит, что эти книги не противоречат законам государства и не содержат ничего, что могло бы нарушить общественный порядок и ввести народ в заблуждение. Напротив, они должны вызывать одобрение у властей. И даже если представить невероятное, что с точки зрения властей многие их пункты противоречат законам, то заявляю, что согласно вышедшей недавно амнистии, по которой преступления такого рода, совершенные до 28-го июля 1933 года подлежат прощению, повода для преследования этих книг не осталось, и поэтому требую как можно скорее прекратить несправедливость в отношении нас и вернуть нам наши книги.

Если некто опьянённый и бессовестный, воспринимающий человеческую суть стоящей на самой низкой и несчастной животной степени, возомнивший этот мир и человека в нём вечными и постоянными, скажет: “Все твои книги дают очень сильные уроки веры. Охлаждают человека к мирскому, поворачивают его взор к миру иному. Мы же в нынешнее время можем жить только обратив все свои силы, внимание и мысли на мирскую жизнь. Потому что жить сейчас и беречься от врагов стало намного сложнее”.

Ответ. Хотя уроки истинной веры обращают взор человека к Иному миру, но этот мир они показывают некой его пашней, рынком и фабрикой, тем самым заставляя работать для него ещё больше. И весьма мощным образом помогают обрести духовную силу, страшно разрушающуюся в неверии. А также будят воодушевление, трудолюбие и усердие в душах тех, кто отчаявшись впал в леность и апатию. Интересно, разве те, кто хотят жить в этом мире, могут принять существование такого закона, который бы запретил аргументированные и не приемлющие возражений уроки истинной веры, наделяющие духовной силой, которая в свою очередь служит основой и для наслаждений мирской жизни, и для желания трудиться, и для стойкости против бесчисленных несчастий? Да и может ли быть такой закон?

Если же некий невежда, выдающий себя за патриота и не знающий истинных основ управления народом и общественного порядка страны, скажет: “Твои книги могут послужить основой для тех, кто нарушает общественный порядок и вмешивается в управление. И ты сам, если, проявив неосторожность, возразишь против нынешних властей, то с силой своих книг можешь стать причиной возникновения конфликта. Из-за этой вероятности мы тебе и мешаем”.

Ответ. Тот, кто получил урок от “Рисале-и Нур”, конечно, не войдёт в смуты, проливающие кровь невинных и попирающие их права. И тем более, как показывает неоднократный опыт, эти бесплодные и вредоносные смуты его никоим образом не интересуют. И то, что в десяти смутах последних десяти лет не принял участие даже один из десяти учеников “Рисале-и Нур”, а скорее, вообще ни один, показывает, что эти книги противостоят смутам и являются основой общественного порядка. Интересно, когда легче управлять и сохранять общественный порядок: имея дело с тысячей верующих людей, или с десятью непристойными безбожниками? Да, вера, наделяя хорошими качествами, даёт и чувство сострадания, и склонность избегать причинения вреда. Что же касается моей неосторожности, то в Испартском вилайете знают, что последние тринадцать лет, для того, чтобы насколько только возможно уменьшить вероятность привлечения к себе внимания властей, чтобы не связываться с ними и не вмешиваться в их дела, я живу в одиночестве, с чувством сострадания и избегаю политики.

Эй бессовестные, бросившие меня в эту беду! Понимаю, что вы разгневались на меня за то, что я не действовал против общественного порядка. Вы арестовали меня из своей враждебности к этому общественному порядку. Да, те, кто желает нарушить всеобщее спокойствие и вмешиваться в управление, они и заставили арестовать меня, обманув власть и попусту отвлекая правосудие. Их должны обвинять не только мы, но в первую очередь сам прокурор должен отдать их под суд.

Если будет сказано: “Ты не имеешь ни какой должности и не можешь, принимая почести народа, давать религиозные уроки, как уполномоченные для этого люди. И есть официальное управление, занимающееся религиозным обучением, для этого нужно его разрешение”.

Ответ. Во-первых, у меня нет ни типографии, ни писарей, которые бы занимались распространением. Наше занятие частное. А закон свободы совести гарантирует свободу частной жизни, особенно дел, касающихся совести и веры.

Во-вторых, Правительство партии “Единения и Прогресса” единогласно назначило меня в “Отдел Исламской Мудрости” исполнять обязанность доказательства истин Ислама, противостоя нападкам Европы, а также преподавать их народу. И Управление по делам религии назначило меня проповедником в области Ван, а также более сотни моих брошюр до сих пор ходят по рукам учёных-богословов и не встречают критики. Что доказывает: у меня есть право обучать народ!

В-третьих, Если бы двери могилы закрылись, и человек остался на этом свете навсегда, тогда у него были бы только военные, правительственные и официальные обязанности. Но, поскольку каждый день, по меньшей мере тридцать тысяч свидетелей своими смертями подписываются под заявлением

 اَلْمَوْتُ حَقٌّ 

“Смерть – истина”

конечно, есть ещё более важные обязанности, нежели те, что относятся к этому миру. Так вот, “Рисале-и Нур”, по повелению Корана, исполняет эти обязанности. И поскольку Коран, являющийся повелителем, главой и командиром “Рисале-и Нур”, управляя находящимися под его командой тремястами пятьюдесятью миллионами человек, заставляет их обучаться и каждый день, как минимум пять раз побуждает четыре пятых из них вздымать руки к Всевышнему; и во всех мечетях, общинах и намазах повелевает с почтением читать свои святые, небесные распоряжения; то конечно, его настоящее толкование и одно сияние этого солнца и один его служитель, коим является “Рисале-и Нур”, по воле Аллаха будет полноценно исполнять эту обязанность веры. Так что мирские люди и политики очень нуждаются не в противостоянии ему, а в извлечении из него пользы. Да, в “Рисале-и Нур” есть много таких глав, как “Двадцать девятое Слово”, раскрывающее загадочный смысл этой вселенной и тайну того, откуда и куда идут существа и что с ними будет; и “Тридцатое Слово”, разрешающее загадку преобразования частиц; и “Двадцать четвёртое Письмо”, раскрывающее удивительный секрет созидания и деятельности в этой вселенной среди непрерывной гибели и тлена; и “Двадцатое Письмо”, разрешающее и объясняющее самую глубокую и важную загадку Единобожия, и доказывающее, что воскрешение человечества является таким же лёгким, как оживление одной мухи; и называемое “Трактатом о Природе” “Двадцать третье Сияние”, разрушающее и губящее на корню идеи безбожия. Тот, кто изучает эти книги, подтвердит, что какой-либо учёный, литератор или профессор, который бы раскрыл хоть одну из этих загадок, при любой власти был бы одобрительно вознаграждён и встречен почётом.

На это моё изложение не нужно смотреть, как на разъяснения, выходящие за рамки предмета разговора. Потому что более ста брошюр “Рисале-и Нур” вошли в постановление о моём аресте, а поэтому и судейская коллегия теперь вынуждена их изучать, и я должен давать ответы и объяснения с точки зрения связи с Кораном, Миром Ислама и будущим. Поскольку полное освещение какого-либо вопроса возможно только с объяснением всех далёких и близких вероятностей, то есть нужда в том, чтобы изложить одну далёкую вероятность, касающуюся нашего дела. Итак:

Если некоторые несчастные люди, избравшие своим принципом неверие и безбожие, сблизившись с частью официальных лиц, под маской политических целей введут их в заблуждение или сами станут чиновниками, и чтобы своими коварствами и угрозами уничтожить “Рисале-и Нур” и заставить меня замолчать, скажут: “Время фанатизма прошло. Сейчас нужно забыть о прошлом и всеми силами обратиться к будущему, ты же неким реакционным образом даёшь сильные уроки веры и религии, что не подходит нашему делу!..”

Ответ. Во-первых, то воспринимаемое прошлым время превратилось в будущее, это истинное будущее, мы отправимся туда.

Во-вторых, так как “Рисале-и Нур” является тафсиром (толкованием) Корана, то он связан с Мудрым Кораном. Коран же – это некая притягивающая истина, связывающая Земной шар с Аршем подобно всеобщему тяготению. Те, кто правят в Азии, не могут бороться с подобными “Рисале-и Нур” толкованиями Корана. Наоборот, они должны примириться с ними, извлекать из них пользу и поддерживать.

Что же касается моего умолкания, то поскольку на пути какого-либо простого открытия или неважной политической идеи, или же из-за простой мирской чести многие обладатели достоинства пожертвовали своими головами, то конечно на пути открытия, которое станет ценой огромного Рая, поможет заработать вечные богатства и жизнь, и оставит в изумлении всех философов, даже если у меня будет столько голов, сколько частиц моего тела и если всеми ими нужно будет пожертвовать, я сделаю это без колебаний. И если угрозами или уничтожением заставить меня замолчать, то вместо одного языка заговорят тысячи. “Рисале-и Нур”, который уже двадцать лет укореняется в душах, вместо одного моего умолкшего языка, заставит говорить тысячи других языков, чего я с надеждой жду от Милосердного Создателя.

Одно ничтожное обстоятельство, о котором, однако, меня спрашивают, как о серьёзном преступлении.

Мне говорят: “Ты не одеваешь на голову шапку(*). И в таких очень официальных местах, как суд, не снимаешь с головы (чалму). Значит, эти законы ты отвергаешь. Наказание за их отвержение сурово!”

Ответ. Отвергать какой-либо закон – это одно, а не действовать согласно ему – совершенно другое. Если наказание за первое – казнь, то за второе – либо день тюрьмы, либо штраф в одну лиру, либо выговор, либо предупреждение. Я не действую согласно этим законам, и не могу быть обязанным их соблюдать. Потому что живу отшельником. А на частную территорию эти законы не распространяются.

---

* Имеется в виду европейский головной убор с козырьком. (Примеч. переводчика).

Напоминание. Эти два месяца, суды Испарты и Эскишехира и Министерство Внутренних Дел, с пристальным вниманием и словно просеивая через мелкое сито, проверяют изъятые у меня конфиденциальные книги и личные письма, накопившиеся за десять лет. И хотя они признали, что не нашли в них ничего, что бы доказывало хоть одну статью обвинений в организации подпольного сообщества или комитета, всё же продолжают расследования. Я же хочу сказать:

— Господа! Не тратьте попусту силы… Если то, что ищете есть в действительности, то поскольку за столько времени вы не нашли ни одной улики, знайте: за этим делом стоит такой потрясающий гений, что победить его или противостоять ему невозможно. Единственный выход – примириться с ним. Иначе, наносить ущерб стольким невинным и давить их уже достаточно! Это может вызвать Божественный Гнев и стать причиной бедствий, подобных голоду и чуме. Между тем такой человек как я, нервный и без стеснения говорящий посторонним людям свои самые большие тайны и знаменитый тем, что очень бесстрашно и самоотверженно отвечал в Военном Трибунале и согласно своему учению, в старости вынужденный избегать приключений с опасным и неопределённым исходом. Следовательно, несмотря на это, приписывание мне деятельности в формировании организации, которую совершенно невозможно раскрыть, – это или наивность в степени глупости, или какие-то интриги.

Я требую от суда соблюсти одно моё право: книги, изъятые у меня, по-моему мнению оцениваются более тысячи лир. И большую их часть двенадцать лет назад с гордостью и благодарностью приняли в библиотеку Анкары. Особенно “Девятнадцатое Письмо” и “Двадцать девятое Слово”, касающиеся исключительно Иного мира, представляют для меня большую важность. Они являются моим духовным капиталом и плодами моей жизни. И поскольку они дают увидеть воочию одну из десяти разновидностей чудес Корана, то по-моему мнению имеют необычайную ценность. И, они написаны и оформлены для меня лично. И один из трёх-четырёх экземпляров “Брошюры для Пожилых”, повествующей о грустных воспоминаниях моей старости, был написан лично для меня. Поскольку в них нет ни чего мирского, достойного осуждения, то я всей душой желаю, чтобы мне вернули их, и мои арабские книги. Даже если я буду в тюрьме или в могиле, эти книги являются моими близкими друзьями и товарищами в пяти тяжких и горестных разлуках, взваленных на меня этим чуждым миром. С изъятием их у меня, я впаду в шестую, непереносимую разлуку, а вы должны беречься моих стонов, исходящих от давления этих очень тяжёлых разлук.

Требую от председателя и других участников суда соблюдения моего важного права.

А именно, это дело не касается лишь меня лично, чтобы оно решилось только тем, что вы меня оправдаете и узнаете истинное положение вещей. Потому что в этом деле духовная личность учёных и богобоязненных людей, на взгляд народа, попала под обвинения, а также для власти, в отношении таких людей появилась некая неблагонадежность, и теперь этим ученым и богобоязненным людям нужно знать, как уберечься от вредных и опасных инициатив. Поэтому я прошу, чтобы эта, последняя часть моей защиты, написанная мной собственноручно, непременно была опубликована новыми буквами. Дабы учёные и богобоязненные люди не поддавались на интриги, не приближались к этим вредным и опасным инициативам и их духовная личность избавилась перед народом от обвинений властей. И чтобы власти также стали им доверять, и это недопонимание между ними исчезло. А также, чтобы эти очень вредные для власти, для страны и народа инциденты и недоразумения больше не повторялись.

………………………………………………………………………………………

Действительно, девять лет назад “Десятое Слово”, распространившись в восьмистах экземплярах, стеснило в сердцах заблудших отрицание Воскресения из мёртвых и не допустило выхода его на их языки. Закрыло им рты и ткнуло в глаза необычайные доказательства. Да, “Десятое Слово” стало стальной бронёй вокруг таких великих столпов веры, как “Воскресение из мёртвых”, заставив замолчать заблудших. Конечно, республиканская власть была довольна этим, так как экземпляры “Десятого Слова” абсолютно свободно ходили по рукам самых больших чиновников из депутатов и губернаторов.

………………………………………………………………………………………

В этом деле жизни и смерти, тянущемся уже четыре месяца: ни одним обращением, никто не поинтересовался моим горьким состоянием и меня откровенно поливают грязью, дабы пробудить ко мне всеобщее презрение. Я приведу один рассказ (упоминаемый в моём обжаловании), описывающий моё необычное положение одинокого чужака, лишённого всяких удобств и поддержки:

— Однажды, чтобы вылечиться от какой-то болезни, одному падишаху потребовалась кровь некого ребёнка! Отец того ребёнка, по решению судьи, продал его за деньги падишаху. Ребёнок, вместо того, чтобы плакать и жаловаться на том собрании, засмеялся. У него спросили:

— Почему ты смеёшься, а не жалуешься и не просишь о помощи?

Он ответил:

— Когда человек попадает в беду, он в первую очередь жалуется отцу, затем судье, а затем падишаху. Мой отец продаёт меня на заклание, судья же постановил мне умереть, а падишах желает моей крови… Выдержать такое редкое, странное, весьма отвратительное и невиданное состояние можно только смеясь.

Итак, о Шукру Кая Бей! Мы тоже подобны тому ребёнку. Хотя положение требует, чтобы мы с нашими бедами, спасаясь от угнетателей, в первую очередь обратились к возглавляющему местную власть губернатору, затем к правосудию, а затем к Министерству Внутренних Дел, мы видим, что Министр Внутренних Дел, являющийся последней инстанцией, выслушивающей наши жалобы, желает придать цвет реальности беспочвенным подозрениям, питаемым в отношении нас. И не думая, что упрямство для прикрытия своих ошибок является ещё большей ошибкой, он желает нашей крови для поразившей его болезни гордости и желает сокрушить нас под прикрытием безосновательных мотивов. Мы же жалуемся министру внутренних дел Шукру Кая Бею на личность Шукру Кая. (Прим.) Если бы я знал, что этот суд, желающий в полной мере защитить свободу, не поддающийся никакому влиянию и действующий согласно чувству справедливости своей совести, выслушает нас относительно личности Шукру Кая Бея, то мы бы в первую очередь подали на него иск. Потому что вот уже год, требуя каждый день или каждую неделю рапорта в отношении нас, он привлёк к нам пристальное внимание полиции и шпионов, настроив их против нас, и таким образом “взрастил” нас, как жертвенного барашка для заклания. Суд же, хотя он не должен думать ни о чём, кроме правосудия, и хотя входящие в него люди действительно целиком и полностью связаны с правосудием, всё же они не смогли выстоять под давлением такой, занимающей высокий пост личности, как Шукру Кая, не освободили нас, и продолжают угнетать. Что же касается местных властей – губернатора и полиции Испарты – то хотя обязанностью их совести является защита нас, и бедных невинных Испартских арестантов, с приложением усилий для нашего скорейшего освобождения, они наоборот, выискивая бессмысленные и безосновательные поводы, стараются раздавить нас, особенно, пресекая обеспечение нуждающихся и бедных людей из Испартских арестантов, стараясь опустить их в полную голодную нищету. Итак, такому горькому положению, в котором нужно плакать самым предельным образом, мы, как тот ребёнок, противостоим смехом и, уповая, препоручаем наше дело Великому и Всемогущему Аллаху.

* * *

---

 Примечание: Доказательством того, насколько беспочвенным подозрениям поддался Шукру Кая, строя свою враждебность, является следующее: Для того, чтобы отдать под суд такого как я одинокого человека и трёх-четырёх моих бедных товарищей, он приехал из Анкары сам, взяв с собой сотню жандармов и два десятка полицейских, нагнетая тем самым страх, будто для этого не хватило бы сил жандармерии и военной дивизии Испарты. То, что ради дела, которое можно было сделать руками одного жандарма и одного полицейского, народу был нанесён ущерб в две-три тысячи лир, и ещё пятьсот лир было потрачено на отправку невинных людей, впоследствии отпущенных, из Испарты до самого Эскишехира, и эти бедолаги были ввергнуты в многотысячные убытки, показывает, насколько изобретением таких серьёзных инцидентов, сотрясающих общественную жизнь, наносится ущерб и деятельности Министерства Внутренних Дел, и обеспечению общественного порядка, и спокойному труду этого бедного народа. Таким образом, мы жалуемся Министру Внутренних Дел Шукру Кая Бею на личность Шукру Кая, который с намерением создать из ничего большое происшествие, устроил это положение; раздув из мухи сто слонов, в то время, когда страна больше всего нуждается во внутреннем спокойствии, он устроил такое состояние, которое вызвало повсеместное сотрясение, и незаконно действовал от имени закона, чем согласно закону, совершил серьёзное преступление, в котором мы его и обвиняем.

Отрывок, написанный для того, чтобы дать утешение моим невинным братьям, когда они в отчаянии стонали от несправедливого угнетения и мне не разрешали увидеться с ними и побеседовать.

(Приводиться здесь в соответствии с темой)

Посмотрите на покровительство и защиту Всемогущего Хранителя: несмотря на то, что сто двадцать с лишним человек, что совпадает с числом книг “Рисале-и Нур”, были допрошены с изучением всех их личных записей, не было найдено ни одной улики, указывающей на связь хоть одного ученика “Рисале-и Нур” с какой-либо из многочисленных организаций, существующих и распространяющихся посредством иностранных интриг и коварств разнообразных оппозиционных комитетов, что является явным и ярким проявлением Божественного покровительства. Это благосклонность Милостивого Творца, серьёзно подтверждающая Божественное покровительство и тайный карамат Имама Али (да будет доволен им Аллах) и Гавса Азама (Абдулькадира Гейляни) (да святится его тайна) в отношении “Рисале-и Нур”. Остановив сорока двух дюймовый снаряд, воздетыми к Божественной Обители руками сорока двух моих невинно угнетённых братьев, и отправив его назад, эта благосклонность, по-смыслу, взорвала его над теми, кто его выпустил. Мы же отделались несколькими ничтожными, лёгкими ранами да синяками, несущими за собой большую награду. Спастись с такими малыми убытками от такой пушки, заряжаемой целый год, – это просто чудо. На такое большое благо нужно отвечать благодарностью, радостью и воодушевлением. После этого наша жизнь нам принадлежать уже не может, потому что, по планам смутьянов, нас ожидала стопроцентная гибель. Значит, свою дальнейшую жизнь мы должны посвятить не себе, а правде и истине. Нам нужно не жаловаться, а постараться увидеть след, лик и суть милости, побуждающей к благодарению.

* * *

На третий день странного и очень тяжёлого для меня гриппа, не дающего мне за три дня съесть ничего другого, кроме стакана айрана и стакана молока, неожиданно мне была напомнена одна истина. Я же, для благословения этого напоминания, записал его в качестве предисловия к моей судебной защите. Если в ней есть суровость и недостатки, то они относятся к моей болезни. Да, поскольку истину, для защиты которой нужно сто человек, я вынужден защищать в одиночку, то под воздействием умственного утомления, растерянности и других очень беспокоящих состояний, я смог изложить её правильно, как она есть, лишь в нижеприведенном виде.

(Предисловие к последней защитительной речи, которое, исходя из одной мудрости, было добавлено к ней позже.)

Целью того, что все стадии моей защиты имеют форму изложения, указывающую на противостояние некому ужасному тайному комитету, является следующее:

Подобно тому, как республиканская власть взяла на вооружение принцип: “Сохранения нейтралитета, отделив религию от мира”, – который заключается в том, чтобы “не преследовать неверующих за их неверие, а верующих не преследовать за их веру”. Также и я, желаю, чтобы республиканская власть, которая должна быть нейтральной и свободолюбивой, отделилась от тайного, вредоносного комитета, стоящего на стороне безбожия, плетущего разные интриги и вводящего в заблуждение чиновников правительства, и, чтобы власть держалась от него подальше, и борюсь с этими интригами. Некоторые, случайно попавшие из этих комитетов во власть люди, держат в своих руках два ярлыка для серьёзно верующих людей, к которым они питают враждебность. Они вешают на них эти ярлыки и стараются ввести власть в заблуждение. Первый ярлык таков: для того, чтобы не показывать склонность этих еретиков к неверию, они навешивают ярлык “Реакционизма”. Второй же: Да упасёт Аллах! То, что мы не считаем безбожие политикой этого исламского правительства, они называют: “Использованием религии в политических целях”, – и пытаются запятнать нас этим ярлыком (Прим.).

Да, республиканское правительство, конечно, не даст хода идеям этих смутьянов, вредным для страны и народа, и не может быть их сторонником. Препятствовать им является необходимостью республиканских законов. И оно не может, приняв сторону этих смутьянов, пойти вопреки основным принципам республики. Пусть республиканское правительство примет положение арбитра между нами и теми смутьянами. Если кто-то из нас несправедлив и преступает закон, то пусть арбитр вынесет в отношении него решение и исполнит его, исходя из своего судейства.

Да, невозможно отрицать, то что безбожие и религиозность, как два течения, существуют во вселенной со времён Адама и будут существовать до конца света. Каждый, кто знает суть данного дела, понимает, что это нападение на нас является настоящей атакой безбожия против религиозности. Появление большинства философов на Западе и в Европе, и приход большинства пророков на Востоке и в Азии, является знаком и указанием Извечного Предопределения на то, что в Азии преобладает религия. Конечно, это республиканское правительство, являющееся передовым командиром Азии, воспользуется этим естественным азиатским качеством и источником. И свой принцип нейтралитета склонит не на сторону безбожия, а на сторону религиозности.

---

Примечание: То есть, на взгляд этих еретиков, возомнивших себе, что: “правительство не следует никакой политики и, да упасёт Аллах!, политика правительства — безбожие”, – моё служение истинам веры, которым я следую посредством “Рисале-и Нур”, просочившегося из твёрдых установлений Корана, называют некой оппозиционной политикой, и, заявляя об этом, они самым отвратительным образом клевещут.

Второй пункт. Может быть поставлен вопрос о наличии в книгах “Рисале-и Нур” положений, противоречащих статьям закона. Эта сторона принадлежит суду. Однако, “Рисале-и Нур” является произведением, содержащим сотню самостоятельных духовных открытий. Сохраняя право первооткрывателя, нельзя терять даже одно из этих открытий. Среди людей истины, науки и литературы важность открытий весьма велика, и они имеют большую ценность. Никто не может присвоить себе открытия другого. Если присвоит, то согласно закону, действующему во всех странах, ему будет предъявлен иск. Я писал “Рисале-и Нур”, желая распространять его в будущем, с разрешения властей, и на протяжении двадцати-тридцати лет занимался открытиями и их записью, и более пятидесяти лет продолжаются мои изыскания, борьба мысли, труды и исследования в разных областях. И обвинение этих книг, являющихся плодом и результатом того усердия, показывающих сотню духовных открытий, содержащих тысячи истин и состоящих из более, чем ста частей, найдя в них пятнадцать пунктов, не соответствующих нескольким законам, изданным после их написания, ведёт к утрате этих истин и к нарушению моих прав, связывающих меня с ними, а вместе с тем, готовит почву для плагиата, хищения и присвоения их другими. Поэтому, в данной части, в первую очередь ради истины, ради защиты моих прав из юридических соображений, данное обстоятельство должно быть в первую очередь принято во внимание вашим справедливым судом. И поскольку книги, изъятые у меня из опасения, что они могут стать орудием преступления, должны быть у меня в руках, чтобы служить основой для доказательства мною содержащихся в них истин перед учёными, философами и академиками, прошу вернуть их мне, чтобы я мог укрепить свою подготовку в этих открытиях и научных диспутах. Если даже вы меня осудите, то они осуждены быть не могут, и даже в тюрьме они должны находиться со мной. Справедливый суд, конечно, сорвёт интриги злоумышленников и не унизится до следования наущениям злоумышленников, которые серьёзно пятнают достоинство и честь суда, а скорее, полностью противоречит этим их качествам в деле восстановления прав и истины. И основываясь на том, что необходимым требованием правосудия является исполнение судом своих обязанностей не зная никакого более высокого положения, чем справедливость и установление истины, то не ради моей личности, а ради высокой правды, с которой связано множество истин и прав невинных людей, прошу как можно скорее устранить беспочвенные подозрения в отношении “Рисале-и Нур”, объявив о его свободе.

Третий пункт. Что касается мнимого преступления, приписываемого нам, то становится понятно, что, желая подвести меня под осуждение, в отношении нас в неком универсальном толковании, только лишь по внешним признакам и не принимая во внимание оговорок, была применена сто шестьдесят третья статья Уголовного Кодекса. Вместе с тем, что твёрдые и правдивые ответы на несколько приписываемых нам обвинений содержатся в запротоколированной вами моей защитительной речи, “Рисале-и Нур”, содержащий сотню духовных открытий и несколько сотен важных истин, из-за каких-то десяти-пятнадцати мелких пунктов, вместо одобрений и поощрений был встречен наказанием и критикой. Моё большое право – требовать от вашего суда соблюдения этого моего права и права “Рисале-и Нур” на свободу. Решение и раскрытие этой стороны обязательно и необходимо.

Четвёртый пункт. То что до сих пор, те кто нападали на меня и настраивали против меня власть питали ко мне неприязнь и делали это чисто из корыстных побуждений, выясняется из того, что желая нас устранить, они истребовали все способы. Поначалу нас обвиняли в создании тариката, однако не нашли никаких доказательств, затем обвинили в создании организации, затем в ведении политики, противоречии реформам, оппозиционном комитете и несанкционированном издательстве. Но несмотря на то, что они так старались нас в чём-нибудь обвинить и уничтожить, не нашлось ни одной улики, которая бы подтвердила их притязания. Потому, воспользовавшись внешней общностью одной статьи закона, не принимая во внимание оговорок и условий, нас хотят обвинить и осудить по пункту, с которым ни один обладатель разума не согласится. Да, пункт, о котором мы говорим, ни один обладатель разума в мире не примет за истину, и тот, у кого есть хоть частица совести, назовёт его клеветой. Этот пункт звучит так:

“Саид Курди использует религию в политике!”. Один из пятнадцати-двадцати аргументов, опровергающих это обвинение, и из десятка, уже запротоколированных вами, таков:

Моё состояние, о котором я сейчас расскажу, и доказать которое готов подтверждениями сотен свидетелей, полностью опровергает это обвинение. А именно:

По наблюдениям жителей села Барлы, в котором я жил девять лет и по свидетельству моих товарищей из г. Испарты, в котором я провёл девять месяцев, а также по подтверждениям моих близких друзей, вот уже тринадцать лет, как я не читал, не слушал и не хотел слушать и читать ни одной из газет, являющихся языком политики. У меня даже не было желания читать их во время нескольких инцидентов, считающихся связанными со мной, когда в тех газетах говорилось об интересующих каждого происшествиях. И я не читал их и никого об этом не прошу.

Разве можно сказать, что Саид использует религию в политических целях посредством “Рисале-и Нур”, все положения которого, за исключением пятнадцати пунктов, согласно глубокому изучению властей, обращены к моему Иному миру, к вере и истине? То есть, что истинную религию и осознанную веру, считающуюся во вселенной высокой, святой и пречистой истиной, он намеренно использует в политических целях; то есть, на исполнение мятежных, самых опасных, самых греховных и попирающих многие права, пустых и низменных замыслов?.. Разве не понятно, насколько далеки от разума, совести и человечности те, кто говорят подобное и так рассуждают?.. Конечно, справедливый суд, устранив такие безосновательные подозрения и ложь, подтвердит нашу правоту. Хотя незнание законов для большинства не служит оправданием, однако, если человек несправедливо сослан в глухую деревню и живёт там, в чужом месте, под пытками постоянной слежки, сильно обидевшись на мир, то незнание им законов, конечно, на взгляд совестливых людей является некой уважительной причиной.

Так вот, я – такой человек. И я не знал ни одной статьи, по которым меня, ошибочно подозревая, обвиняют. Не мог даже подписаться новыми буквами. Порой за десять дней я не встречал ни одного человека, кроме своего помощника. Все меня избегали. Нанять адвоката у меня нет возможности. Поскольку правилом всей моей жизни является утверждение: “Самая полезная и хорошая хитрость – в отсутствии хитрости”, – то во всей своей защите я следовал основам правды, истины, верности и честности. Исходя из вышеизложенного необходимым требованием правосудия является снисходительное отношение к некоторым выражениям моей защитительной речи или высказываниям, изредка встречающимся в одной-двух моих брошюрах, несоответствующим современным законам и официальным правилам. Пункты, оставшиеся сжатыми в моей защитительной речи, имеются в моём обжаловании, написанном против обвинения. Они друг друга дополняют. Исходя из того, что с учётом оговорок и условий, смысл заключающийся в сто шестьдесят третьей статье закона, и вместе с тем цель преследуемая законодателями, состоит в том, чтобы не было почвы для нарушения общественного порядка и безопасности, и поскольку ни у меня, ни в моих книгах не видно ни одного признака и ни одной улики, которые бы указывали на нарушение общественного порядка и безопасности, и в запротоколированной вами моей защитительной речи я двадцать раз твёрдо доказал, что этот закон никак не связан с нашим делом и нет ни одной стороны, с которой бы мы заслуживали наказания, то не смотря ни на что, обвинять нас по этой статье и применять её к нам под воздействием первоначальных подозрений – ни коим образом не соответствует чести правосудия. Поэтому, требуя своего оправдания, в качестве последнего слова, я говорю:

 حَسْبُنَا اللّٰهُ وَنِعْمَ الْوَكٖيلُ ۞ فَاِنْ تَوَلَّوْا فَقُلْ حَسْبِىَ اللّٰهُ لَٓا اِلٰهَ اِلَّا هُوَ عَلَيْهِ تَوَكَّلْتُ وَهُوَ رَبُّ الْعَرْشِ الْعَظٖيمِ

“Достаточно нам Аллаха, Он – Прекрасный Доверенный!” (Коран 3:173). “А если они отвернутся, то скажи: Довольно мне Аллаха, нет божества, кроме Него, на Него я положился, и Он – Господь Великого Престола” (Коран 9:129).

* * *

Моё возражение на обвинительное заключение

О судьи и прокурор! На каждую статью этого обвинения есть ответ в моей защитительной речи, запротоколированной вами в ходе допроса. Особенно в моей тридцати пяти страничной “Последней защитительной речи”, которую я предлагаю вам вместо обжалования. Для того, чтобы обратить внимание и совесть правосудия к этому пункту, хочу сказать следующее:

Не смотря на то, что за десять лет жизни в Испартском вилайете, находясь под несправедливыми угнетениями и давлением, не было ни единого признака и проявления того, что могло бы нанести вред общественному порядку и безопасности, какая совесть и какое сердце позволяют обвинять меня в попытке подрыва внутренней безопасности страны? Если сто шестьдесят третьей статье придать такой смысл, в котором она применяется в отношении нас, тогда придётся распространить её на всех имамов и проповедников, во главе с Управлением по Делам Религии. Потому что во внушении религиозного образа жизни мы с ними солидарны. Если выдвигать такую бессмысленную идею, по которой религиозные наставления непременно ведут к подрыву внутренней безопасности страны, то она распространяется на всех. Да, у меня есть лишь одна сторона превосходства над ними, и она заключается в твёрдом, не оставляющем сомнений изложении истин веры. Это же, если представить невероятное, и придёт претензия в адрес всех носителей религии, то и тогда данное положение станет причиной спасения нас от претензий. Справедливому взору правосудия, конечно, не приличествует разлучение с семьями и отстранение от работы более двадцати невинных и безгрешных людей, бросив их в тюрьму из-за статьи, которая не доказана в отношении меня, не смотря на столько расследований, и которая даже если и будет доказана, то с точки зрения истинного правосудия не содержит состава преступления, и даже если содержит, то только в отношении меня. Множество бедных невиновных людей, имевших самое незначительное отношение ко мне, попав под арест, терпят серьёзные убытки.

По поводу того, что в обвинении присовокуплена моя ссылка из-за волнений на Востоке, отвечаю на это следующим образом: В моём личном деле из досье, составленных властями, на меня нет никаких заметок. Власти подтверждают, что я был сослан только из предосторожности. В то время я жил также, как и сейчас в отшельничестве, в пещере одной горы. Меня схватили и беспричинно, поскольку я ни к кому не обращался, обрекли на девять лет жизни в деревне и на год в Испарте, и в результате подвергли этой беде.

Третье обвинение

“Находясь в Барле, установив связь с находящимися вдалеке и поблизости от него этими людьми, и заручившись их моральной и материальной поддержкой, занялся деятельностью и, по показаниям свидетелей, рукописно, подпольно и частично размножая свои произведения под общим названием “Рисале-и Нур”, распространил и популяризовал их в таких районах, как Анталия, Айдын, Милас, Эгридир, Динар и Ван. Те из произведений, которые могли подорвать внутреннюю безопасность, он обозначил, как конфиденциальные и полуконфиденциальные, таким образом сам признавая и раскрывая свои замыслы”. – В качестве обжалования этого пункта обвинения, твёрдый и подробный ответ я предоставляю вам в запротоколированной вами ранее тридцатипяти страничной моей “Последней Защитительной речи”, и вместе с тем, хочу сказать следующее:

‒ Сто тысяч раз ни за что и никогда!.. Знания веры я не использовал и не могу использовать ни для чего другого, кроме Божественного довольства. И никто не имеет права использовать их для других вещей. И сто двадцать пять брошюр под общим названием “Рисале-и Нур” были написаны в течение двадцати лет.

Что же касается конфиденциальности, то три брошюры были названы конфиденциальными для того, чтобы они не послужили для нас почвой для высокомерия и лицемерия. Сейчас же, будучи вынужденным приоткрыть покрывало этой конфиденциальности, я скажу, что первая из тех брошюр – это “Караматы Гавса (Гейляни)”, вторая – “Караматы Али”, а третья – брошюра касающаяся “секрета искренности”. Те два карамата – это стократно превышающие мои заслуги указания Почтенного Али и Почтенного Гавса (Гейляни), в виде одобрения моего служения Корану. А также, конфиденциальной, дозволенной только для самых близких братьев, названа брошюра, касающаяся секрета искренности, спасающего от показухи, гордыни и высокомерия. Какое они имеют отношение к внутренней безопасности, что стали причиной обвинений?! Вторая же часть конфиденциальности – это несколько брошюр, написанных мной в “Отделе Исламской Мудрости” и девять лет назад против возражений Европы и безбожных нападок Доктора Абдуллаха Джавдета. А также это две маленькие брошюрки, о которых я говорил в своей последней защите, написанные мной в виде жалобы на бессовестные и жестокие преступления против меня некоторых чиновников. Эти четыре брошюры, через некоторое время после их появления на свет, я запретил к распространению и назвал их “конфиденциальными”, для того, чтобы они никоим образом не коснулись законов свободы и деятельности властей.. Они остались доступными только для одного-двух моих самых близких братьев. В качестве доказательства привожу то, что не смотря на многочисленные обыски, эти конфиденциальные брошюры нигде не были найдены. В ваши руки попал только их список. По этому списку мне и пришлось давать объяснения. Я же дал ответ, который и вошёл в ваш протокол.

В обвинении говорится, что я через людей старался распространить и обнародовать “Рисале-и Нур” в разных районах. На это я отвечу следующее:

Я жил в деревне, в чужих краях, в одиночестве и не владел хорошим письмом, находился под слежкой и все боялись мне помогать. Конечно, вы подтвердите, насколько противоречат действительности слова: “Старается распространить и популяризировать”, – сказанные о том, что я отправил весьма ограниченному числу людей – четырем-пяти родственникам – “на память” свои воспоминания, связанные с верой. Как можно назвать “распространением” то, что такой, чрезмерно удостоенный общественных симпатий человек, как я, который пятнадцать лет преподавал в Ване, отправил только одному другу лишь пару своих религиозных брошюр? У меня нет ни типографии, ни секретарей, и хорошо писать я не могу, так что, конечно, я не мог заниматься распространением. Значит, “Рисале-и Нур” притягателен и распространяется сам по себе. Есть только вот что: ещё до выхода “новых” букв, мы напечатали брошюру “Десятое Слово”, повествующую о Воскресении из мёртвых. Её читали большие чиновники, депутаты и губернаторы, и никто не высказывал возражений. Тираж был восемьсот экземпляров. В связи с её распространением, такие, как она, брошюры, касающиеся чисто веры и Иного мира, сами собой попали в руки некоторых людей. Конечно, такое непроизвольное, самостоятельное распространение мне понравилось. И в некоторых личных письмах, я в виде подбадривания, написал об этом своём одобрении. За последние три месяца, в результате стольких повсеместных обысков, в огромной стране мои книги нашли только у пятнадцати-двадцати человек. Как же может называться “распространением” наличие у двадцати близких друзей некоторых личных брошюр такого, как я, человека, тридцать лет занимавшегося писательством и преподаванием? И как можно таким распространением преследовать какие-то цели?

Господа! Если бы я преследовал какую-то мирскую или политическую цель, то за эти десять лет связь со мной проявилась бы не у пятнадцати-двадцати человек, а у сотни тысяч. Как бы там ни было, относительно этого пункта в моей последней защитительной речи содержится ещё много изложений и разъяснений.

………………………………………………………………………………………

Как можно применить в обвинении против меня, имеющуюся во всех толкованиях (тафсирах) истину и весьма твёрдый, несомненный, научный ответ на давние возражения цивилизации против аятов:

 لِلذَّكَرِ مِثْلُ حَظِّ الْاُنْثَيَيْنِ ۞ فَلِاُمِّهِ السُّدُسُ

“Мужскому полу столько же, сколько доля двух женщин. Матери – одна шестая”. (Коран 4:11).

В обвинении, вновь ссылаясь на оглавление, как основание для критики преподносится то, что “переводы слов и Божественных поминаний (зикр) Корана не могут заменить оригинал”. Эта тема восьмилетней давности, и является научной истиной не приемлющей никаких возражений. Каким образом то, что спустя длительное время властью, исходя из некоторых требований времени, принята необходимость перевода, обращает эту научную истину против меня?

Что касается написанной в связи с закрытием моей мечети и состоящей из четырёх пунктов брошюры, излагающей мои жалобы на старшину волости с его несколькими товарищами и на главу уезда, дико угнетающих меня и злоупотребляющих своим служебным положением, то эту брошюру я никому не давал, поскольку она ни у кого не найдена.

………………………………………………………………………………………

Среди совпадений, связанных с “Десятым Словом”, есть следующее: “строки “Десятого Слова” совпали и с датой его написания, и с датой объявления светской республики, отделяющей религию от мира, что является неким признаком отрицания Воскресения из мёртвых”. То есть, смысл этого предложения таков: “Поскольку республика не препятствует ни религии, ни безбожию, оставаясь нейтральной к их принципам, то, есть вероятность, что заблудшие и безбожники, воспользовавшись этим нейтралитетом республиканской власти, объявят об отрицании Воскресения из мёртвых”. Иначе, это не является нападками на власть, скорее, это указание на её нейтральное положение. Действительно, девять лет назад, распространившись в восьмистах экземплярах, “Десятое Слово” зажало в сердцах заблудших, живущее в них отрицание Воскресения и не дало ему выйти на их языки, закрыв их рты. Сунуло им в глаза необычайные аргументы.

Да, “Десятое Слово” стало некой стальной стеной вокруг таких великих столпов веры, как “Воскресение из мёртвых”, заставив замолчать заблудших. Конечно, Республиканская Власть была этим довольна, поскольку брошюра абсолютно свободно ходила среди депутатов Национального Собрания, губернаторов и больших чиновников.

(“Брошюра о женском покрытии”) – это очень мощный и убедительный ответ на возражения европейской культуры и философии, а скорее английской подрывной политики, высказанные в адрес “Аята о женском покрытии”. Такой научный ответ должен встречаться одобрением не только пятнадцать лет назад, но и во все времена. Свободолюбивая республиканская власть, конечно, не станет ограничивать эту научную свободу.

………………………………………………………………………………………

О судьи! Если бы целью “Рисале-и Нур” был этот мир или под ним стояли бы мирские намерения, то среди ста двадцати брошюр вы нашли бы десять тысяч поводов для критики. Если среди таких сладких ста двадцати тысяч плодов нашлось только пятнадцать, показавшихся вам горькими, как хинин, то разве из-за этого можно запрещать такой благословенный сад и обвинять его хозяина? Препоручаю это вашей справедливой совести. В своей “Последней защитительной речи” я изложил, что уже тридцать лет давал и даю ответы, противостоя европейским философам и внутренним еретикам, усердствующим на пользу этим европейским философам и иностранным интригам. Те, кто изучает мои произведения, знают, что в большинстве случаев, после своего нафса, я дискутирую с ними. Сейчас я хочу у вас спросить:

— Каким образом распространяется на власть тот мощный научный удар, который я опустил на головы европейских философов и безбожных еретиков, усердствующих на пользу иностранных интриг? Мы не понимаем, и даже не можем предположить, как можно отнести к властям удар, предназначенный для них? Эти справедливые научные удары, наносимые в поддержку власти и закона, должны быть не поводом для обвинения, а наоборот, должны встречаться свободолюбием Республиканской Власти аплодисментами.

Извинение

(По поводу написания обжалования обвинительного заключения, зачитываемого в течение трёх дней.)

Из-за опоздания в первый день, до самого вечера шло только зачитывание. На второй день большая часть обвинения переводилась. Найдя только пять-шесть часов, я написал это длинное обжалование. Как было уже сказано мной в предыдущей защитительной речи, я не знаю законов и особенно нынешних государственных дел, а также давно уже отрезан от общения, поэтому моё возражение, написанное к тому же за четыре-пять часов, будет запутанным и неполноценным. Прошу вас рассматривать его со снисхождением.

* * *

 

 

Третья часть

Жизнь в Эскишехире

Скрытые враги религии, понимающие, что “Рисале-и Нур” получает всё большее распространение, и вера и Ислам начинают набирать силу, ввели в заблуждение власть таким заведомо ложным обвинением, как: “Бадиуззаман создал тайную организацию, действует против режима и разрушает его основной порядок!” И в 1935-м году была издана директива, требующая его обязательного осуждения и казни, в связи с чем в Эскишехирском Уголовном Суде было открыто дело. По этой причине Министр Внутренних Дел и Главнокомандующий жандармерии прибыли в Испарту во главе вооружённого отряда солдат. Весь путь от Испарты до Афьёна оцеплен кавалерией. Весь Испартский вилайет и его окрестности находятся под контролем вооружённых сил. В один из дней, на рассвете, безвинно угнетённого Бадиуззамана взяли из его отшельнической хижины и вместе с учениками, заковав в кандалы, отправили на грузовиках в Эскишехир. В пути начальник конвойной команды Рухи Бей, чувствующий близкую привязанность к Бадиуззаману и его ученикам, открывает их кандалы. Таким образом, они продолжили путь, не пропустив ни одного намаза. осознавший истину и невиновность Саида Нурси начальник конвоя стал другом Бадиуззамана и его учеников…

Доставленный в Эскишехирскую тюрьму вместе со ста двадцатью учениками Саид Нурси взят в полную изоляцию. К нему и к его ученикам начали применять страшные пытки… Не смотря на эти пытки и мучения, Бадиуззаман Саид Нурси пишет там “Тридцатое Сияние”, а также “Первый и Второй Лучи”. Многие, из находившихся в тюрьме Эскишехира заключённых, после прибытия туда Устаза Бадиуззамана, исправляясь стали благочестивыми, религиозными людьми.

Скрытые безбожники, нагнетая в Испарте и окрестностях страх и ужас, вели пропаганду, мол: “Бадиуззаман и его ученики будут казнены”. (Прим.) С другой стороны, боясь опасности возникновения мятежа, после ареста Бадиуззамана, глава правительства того деспотичного и тиранического времени посещает Восточные вилайеты.

Однако, Бадиуззаман на протяжении всей своей жизни придерживался правилу позитивной деятельности. Он говорил: “Ошибки нескольких человек не могут быть оправданием причинения страданий сотням людей”. Поэтому за время настолько жестоких гонений не произошло ни одного инцидента, и Бадиуззаман Саид Нурси постоянно наставлял своих учеников в терпении, выдержке и в усердии, только ради веры и Ислама. И каждому стало понятно, что подобные подозрения были специально брошены на Бадиуззамана для того, чтобы он не мешал распространению неверия.

Саид Нурси со ста двадцатью учениками в 1935-м году отправлен в Уголовный Суд г. Эскишехир. Несмотря на то, что в результате внезапных обысков все книги и письма были изъяты и находились у следствия, не было установлено никаких доказательств по обвинениям, за которые их можно было бы осудить. В результате лишь на основании собственного убеждения, произвольным образом Саиду Нурси присудили одиннадцать месяцев тюрьмы, а пятнадцати его ученикам – по шесть месяцев. Остальные же сто пять человек были оправданы. Между тем, если бы приписываемая ему вина была доказана, то Саид Нурси был бы приговорен к смертной казни, а его товарищи – как минимум, к длительным срокам заключения. Поэтому Бадиуззаман возразил против этого неуместного приговора и, заявив, что такого рода наказания достоин только какой-нибудь мелкий воришка или конокрад, потребовал для себя либо оправдания, либо казни, либо сто один год тюремного заключения.

---

Примечание: Да, тирания кончалась и кончается повержением тирана. И те, кто проворачивал те планы, сегодня в приговоренном к вечной казни состоянии, катясь на дно Ада, с угасшим величием, в полном поражении презренно волочат свою жизнь в муках, более страшных, чем муки Ада.

Бадиуззаман же, будучи героическим и мужественным служителем Ислама и веры, поныне живёт, сохранив исламское достоинство и доблесть веры, продолжает служение Корану и вере, и с Исламскими победами дал мусульманскому турецкому народу и всему исламскому миру достичь духовных празднеств.

Здесь мы не можем не упомянуть одного удивительного случая. А именно:

Когда Бадиуззаман находился в тюрьме, однажды прокурор Эскишехира увидел его на рынке. Удивлённый и возмущённый он пришёл к начальнику тюрьмы, собираясь его уволить:

— Почему вы выпустили Бадиуззамана на рынок? Я сейчас видел его там.

Начальник же:

— Никак нет, господин! Бадиуззаман в тюрьме, в одиночке, посмотрите сами.

Смотрят, Устаз на месте. Этот удивительный случай обрёл широкую огласку среди работников юстиции. Судьи, со словами: “Ума не приложу, как это произошло!” – рассказывали о нём друг другу. (Прим.)

* * *

---

Примечание: Точно такой же случай произошёл, когда Бадиуззаман находился в тюрьме г. Денизли. Народ несколько раз видел его на утреннем намазе в разных мечетях. Прокурор услышал об этом и в гневе сделал начальнику тюрьмы выговор:

— Вы выпускаете Бадиуззамана на утренний намаз в мечеть!

Провели расследование и установили, что Устаза точно никто не выпускал.

Также и во время нахождения в Эскишехирской тюрьме, в одну из пятниц начальник тюрьмы, сидя с писарем в кабинете, вдруг слышит голос:

— Господин начальник! Господин начальник!

Начальник выглянул, смотрит, Бадиуззаман ему кричит:

— Сегодня мне обязательно надо быть в Белой мечети.

Начальник:

— Хорошо! – про себя думая: “Похоже Господин Ходжа не понимает, что он в тюрьме и не может выходить наружу”, – и зашёл в свой кабинет. В обед, думая: “Утешу Бадиуззамана, объясню, что он не сможет пойти в мечеть”, – он пришёл к камере Устаза. Посмотрел в окно и увидел, что Бадиуззамана там нет! Тут же спросил у жандармов, те отвечали: “Был там, и дверь заперта!” Сразу побежал в мечеть. Смотрит, Бадиуззаман в первом ряду, справа читает намаз. После молитвы, не найдя Бадиуззамана, он вернулся в тюрьму. Там он удивлённо увидел, как Устаз, со словами “Аллаху Акбар”, совершает саджда (земной поклон). (Об этом случае рассказал сам начальник тюрьмы.)